Альфред Кейзерлинг - Воспоминания о русской службе Страница 18

Несколько дней спустя я снова заехал в эту тюрьму, и мне доложили, что группа арестантов совершила мелкий проступок и трое из них только что взяты в железа и посажены в карцер. На мой вопрос, как же это удалось так быстро справиться с этими людьми, еще третьего дня совершенно непокорными, мне сказали: «Ну, нынче-то они все как вялая листва, — денек серенький, унылый.»

«ВОЛЬНЫЕ» И БЕГЛЫЕ

Иначе обстояло с каторжниками, которые уже были зачислены в «вольную команду», а под надзором солдат, как и живущие в тюрьме, находились только на работе. Так называемому «вольному» арестанту надлежало утром и вечером являться на перекличку; ночью же и в остальное время, когда не был на работе, он не был и под надзором, казармы и домишко его частоколом не обносили. Если такой «вольный» уходил в тайгу, его исчезновение обнаруживалось лишь на следующей поверке, когда он уже имел часов 12 форы. Но побег усложняло то обстоятельство, что он принадлежал к десятке с солидарной ответственностью.

К примеру, приговоренный к десяти годам арестант фактически сидел на каторге до поселения не десять, а шесть лет. Потому что примерно 1/3 срока, проведенного на этапе, а затем на работах в руднике, ему «дарили». Сокращали срок и за хорошее поведение. Под замком в тюрьме арестанту в обязательном порядке надлежало отбыть половину срока, т. е. только три года из шести. Вся вольная команда была поделена на десятки, которые солидарно несли ответственность за побег. Если один бежал, остальных на полгода сажали обратно в тюрьму. Зато десятка имела право не принимать тех, за кого не могла поручиться. Вот почему, чтобы попасть в вольную команду, арестант сначала должен был найти десятку, которая его примет. Если он намеревался бежать, то должен был либо получить согласие остальных девяти, либо они бежали все вместе. Тою весной, когда я находился в Каре, побег совершили в совокупности сто шестьдесят арестантов, т. е. примерно 10% вольной команды.

Искали таких беглецов не слишком старательно. Не подлежало сомнению, что в Сибири они не пойдут на бесчинства вроде грабежей и убийств, и те, кто застрянут здесь до зимы, сами вернутся искать кров и пропитание в привычном своем доме.

Щедрая сибирская природа, которая давала бродягам достаточно пропитания — речной рыбы, таежной дичи, ягод и корешков, — а также хлеб, одежда и деньги, какими иной раз удавалось разжиться у населения, летом позволяли им безбедно наслаждаться волей. В эту пору и сами они были вполне безобидны. Если кто встречал на большом военном тракте даже целую ватагу из десяти и более бродяг, ему ничего не грозило. Они всегда вежливо здоровались и разве что просили милостыню.

Не получив оной, они спокойно шли дальше. Присматривать следовало только за багажом, привязанным на задке тарантаса, — чтоб не «упал» после такой встречи. Вернувшись назад за упавшим сундуком, его обычно находили, но с сорванным замком и пустой. Зачинщиком в таких случаях частенько бывал ямщик, кучер почтовой кареты. Мимоездом он подмигивал оборванцам или подавал иной знак, который на их воровском языке означал: «Мой седок — фраер, сундук тяжелый, не прикован, сам он сонный. Не ленись, ребята! Я поеду не спеша». Тогда один незаметно прицеплялся сзади к тарантасу, резал веревки, а на ближайшем скверном мосту или ухабе ямщик вдруг нахлестывал лошадей, рывок — и сундук на дороге. Опытный путешественник закреплял свой сундук стальной лентой или, пропустив сквозь спинку тарантаса веревку, один ее конец привязывал к своей руке, а другой — к сундуку, чтобы проснуться от рывка, если сундук упадет. Иные дорожные перегоны пользовались особенно дурной славой; один из ямщиков ставил там на лето своих постоянных сообщников, причем проезжающий их совершенно не замечал.

Мне вспоминается случай, когда во время инспекционной поездки с генерал-губернатором мы встретили компанию этак из десятка бродяг, которые вежливо поздоровались и попросили у барона Корфа подаяния — они, мол, бедные арестанты-бродяги. Мой шеф остановил тарантас, дал каждому по рублю, пожелал им доброго пути и только высказал надежду, что они будут вести себя прилично.

«Приличное поведение» было и в их собственных интересах, потому что и полиция, и население терпели их как безобидных бродяг лишь до тех пор, пока на дорогах и в поселках не случалось грабежей и убийств.

Иное дело — в одиночку встретиться с незнакомыми людьми в таежной глухомани, тут уж никто не мог знать, что у них на уме. Человеческая жизнь ценилась в Сибири невысоко, и если кто-нибудь пропадал в тайге, интереса это не вызывало, ведь тайга засасывала людей, будто омут.

Многие бродячие арестанты искали работу на отдаленных таежных золотых приисках, где постоянно не хватало работников и не очень-то спрашивали, откуда человек явился, если он был силен и трудоспособен. За лето бродяга, наверное, мог заработать 300–500 рублей да еще тайком припрятать золотишка. Украсть золото не составляло сложности там, где оно залегало в виде самородков, а не песка. При известном везенье бродяга мог припрятать за лето 1–2 фунта «сырого» золота.

Предписания воспрещали нанимать беспаспортных работников, но администрация приисков практически не имела возможности соблюдать этот запрет. Ответственность за паспортный режим нес специально назначенный рудничный полицмейстер. Именно он решал, принимать работника или нет. Хотя по рангу должность полицмейстера была очень незначительной, в Сибири она ценилась высоко, и на нее претендовали довольно солидные военные и гражданские чины. Если в старину, чтобы помочь промотавшимся офицерам, им давали эскадроны и полки, то теперь губернаторы и генерал-губернаторы предоставляли своим протеже такие полицейские посты. Жалованье, которое государство выплачивало такому чиновнику, было мизерным, примерно 150–200 рублей в месяц, но сами компании добавляли к этим цифрам еще один ноль, а, кроме того, чиновнику приплачивали еще и 3–5 рублей «с рыла», т. е. с человека. Взамен полицмейстер не должен был чинить препон и, выписывая направление на работу, не особенно расспрашивать о паспорте. На приисках средней руки летом нередко трудилось до 2000–3000 человек, и полицмейстер, бывало, клал в карман до 2000–3000 рублей.

ОХОТНИКИ ЗА ГОЛОВАМИ

Собрав и уворовав за лето кругленькую сумму в деньгах и золоте, беспаспортный арестант еще отнюдь не был обеспечен на зиму. Ему предстояло исхитриться и выйти из тайги живым. Более чем вероятно, его убьют собственные товарищи или застрелят и ограбят «охотники за головами». В Сибири был популярен такой вот легкий промысел, а для многих и спорт: когда осенью ударяли морозы, работы на приисках останавливались и уволенные работники уходили прочь, иные люди отправлялись в тайгу и подстерегали там этих работников, возвращавшихся с деньгами и золотом. Данным «спортом» занимались не только крестьяне и простые мещане, но зачастую и уважаемые, богатые купцы, которые на несколько недель уходили в тайгу охотиться, причем добычею их были не столько олени, косули и медведи, сколько возвращавшиеся домой старатели. Крупные охотники довольствовались деньгами и золотом, а мелкие, прежде чем закопать жертву, снимали с нее и одежду, и сапоги, какими бродяги всегда обзаводились перед уходом с прииска. Сей промысел считался вполне благоприличным занятием, а вовсе не убийством исподтишка.