Тим Скоренко - Легенды неизвестной Америки Страница 18

Я объяснил, что комод имеет историческую ценность и требует занесения в какой-то там реестр. Да, я довольно нагло врал пожилым людям, но моя ложь не вела ни к каким пагубным для них последствиям. После получаса копания в комоде я нашёл потайное отделение. Вы не можете себе представить, как билось моё сердце, когда я открывал его. Внутри я нашёл небольшую стопочку бумаг. С первого взгляда я понял, что эти бумаги не принадлежали Стиверсам. Первая же была каким-то векселем на имя Чарльза Моутона. Стиверсы находились в другой комнате, и я спрятал бумаги за пазуху, после чего аккуратно задвинул потайной ящичек обратно. Так я получил новую нитку, за которую можно было потянуть.

***

Бумаги я изучил тем же осенним вечером 1954 года. Там были давно потерявшие свою ценность закладные на имущество, неиспользованный билет на корабль до Дублина и множество счетов. И, конечно, долговые расписки — более тридцати бумажек, написанных от руки. Судя по всему, Моутон активно играл на скачках и в азартные игры — и всегда проигрывал.

Среди счетов я нашёл один, который меня весьма заинтересовал. Это был счёт от анатома с указанием фамилии врача и города, где он практиковал. Счета от анатомов — вещь не слишком частая. Такой счёт можно встретить, если, например, врач проводил вскрытие по требованию родственников. Собственно, в счёте встречалось слово «вскрытие». А «пациентом» была Виктория Сазерленд. Счёт был оплачен. Видимо, он случайно затесался среди других бумаг.

Но у меня возник резонный вопрос: зачем понадобилось Моутону вскрытие покойной супруги. Да ещё такое, чтобы о нём никто не знал. Обычно вскрытие делается, чтобы выяснить причины смерти, а потом написать о них в некрологе. Но в газетных некрологах не было указано, от чего умерла Виктория. Просто «умерла». Поэтому и возникла некоторая шумиха, связанная с возможным отравлением её Моутоном. Я ничего не понимал: он что, отравил её, а потом решил убедиться, что погибла она именно от яда?

Я продолжал свои изыскания в Англии до конца 1954 года, а в декабре вернулся обратно в США. По возвращении первым же делом я отправился в Локпорт. Странно, но до сих пор я ни разу не упомянул, что легендарный особняк сестёр находился в Локпорте, штат Нью-Йорк. Я не раз посещал Локпорт, бродил по кладбищу, нашёл склеп, где теоретически была похоронена Наоми, и даже бывал в развалинах особняка Сазерлендов. Я бродил по нему несколько часов в 1948 году, дотрагивался до ободранных стен, пытался найти какие-либо тайники (впрочем, Сазерленды продали дом ещё в начале двадцатых, и все тайники наверняка нашли без меня). Годом позже его снесли; в подвале обнаружили огромный запас стеклянных бутылочек из-под удивительного тоника для волос — почему-то последний владелец дома никогда не заходил в ту часть подпола. Я выкупил несколько бутылочек для коллекции.

Но в 1955 году я отправился в Локпорт в первую очередь для того, чтобы найти анатома, вскрывавшего Викторию Сазерленд. Его фамилия была Пинбэк, и я нашёл дом, где он практиковал полвека тому назад. «Доктор Л. Пинбэк» — было написано на табличке.

Людвиг Пинбэк оказался внуком того Пинбэка, Сэмьюэла. Людвиг принял меня радушно, расспросил, что я знаю о его дедушке, и рассказал, что Сэмьюэл Пинбэк вовсе не был патологоанатомом. Он был обычным практикующим врачом, принимал пациентов, а с трупами работал исключительно за большие деньги или по полицейскому ордеру. Просто он был очень хорошим врачом — гораздо лучшим, чем штатный патологоанатом, и полиция штата в некоторых случаях готова была раскошелиться, чтобы точнее определить причину смерти в спорных случаях. Сын Сэмьюэла стал адвокатом, а Людвиг решил вернуться к семейной профессии.

Пользуясь гостеприимством врача, я показал ему счёт Чарльза Моутона и спросил, можно ли выяснить, какую работу проводил доктор Пинбэк с телом Виктории Сазерленд. Людвиг легко подтвердил: можно. Прошло более полувека, и соблюдать врачебную тайну покойницы было бы довольно странно.

Сэмьюэл вёл очень подробные дневники. Он описывал каждую работу в мелочах, на многих пациентов (правда, живых) держал целое досье. На счёте стояла дата, и Людвиг довольно быстро нашёл отчёт за указанное число. Он начал просматривать отчёт — и неожиданно присвистнул.

«Да, — сказал он. — Тут и в самом деле кое-что необычное».

«Что?» — спросил я.

«Это был чёрный заказ. То есть нелегальный, за хорошие деньги. Очень хорошие. Сколько там в счёте?»

«Десять долларов».

«На самом деле указана сумма две тысячи».

Тут настала моя очередь удивляться. За какую однодневную работу патологоанатом в 1902 году мог запросить две тысячи долларов?

«Почитайте сами», — Людвиг передал мне тетрадь.

Я прочёл и пришёл в некоторое смятение. По заказу Чарльза Моутона доктор Сэмьюэл Пинбэк отделил от тела Виктории Сазерленд голову и отчистил череп до состояния, в котором его можно было показывать в качестве методического пособия. Он же, патологоанатом, помог поместить Викторию в гроб. Самое странное то, что всё это происходило уже после того, как сёстры попрощались с почившей, и даже — судя по дате — после похорон! Почему-то раньше я не обратил внимания на этот факт. Похороны были подделаны?..

Но я читал дальше. Гроб с телом был доставлен на кладбище и похоронен как подобает. Могила, вырытая за день до этого, уже ждала.

Скорее всего, подумал я, Моутон подкупил могильщика, чтобы тот не закапывал яму после того, как провожающие уйдут с кладбища.

Череп Виктории доктор передал Моутону, а затем выдал ему фальшивый счёт за услуги на случай, если кто-то видел Моутона входящим в дом патологоанатома. Счета у врача были стандартные, отпечатанные, на них указывалось: «Доктор Пинбэк, фармацевт, анатом». В случае вопросов Моутон всегда мог сказать, что у него проверяли, например, состояние гланд и взяли за это десять долларов. Даже странно, что мой глаз уцепился именно за слово «анатом», а не за более мирное «фармацевт».

Мы с Людвигом Пинбэком ещё некоторое время обсуждали странный заказ, выполненный его дедом, а потом я откланялся.

***

Я был дома на следующий день. Побеседовал со слугой, принимавшим пальто, потом прошёл в гостиную и некоторое время смотрел на ковёр из женских волос. Затем я достал складной нож и подошёл к ковру.

Я не был уверен в том, что делаю. Но догадка, которая пришла ко мне в голову при чтении заметок Пинбэка, была последним шансом на распутывание странной истории Чарльза Моутона и его покойной супруги. Я начал аккуратно перерезать внешние волосы, образующие череп под лапой ягуара. Я резал и резал — и уже думал, что внутри и в самом деле обычный волосяной шар, когда наткнулся на что-то твёрдое. Я разрезал ещё несколько волокон, а потом рванул на себя — и мне в руки выпал выбеленный, тщательно обработанный профессиональной рукой человеческий череп, служивший основой для объёмного узора. Череп Виктории Сазерленд.