Камрань, или Последний «Фокстрот» - Юрий Николаевич Крутских Страница 18

Иногда механик сокрушенно качает головой, и с губ его срывается что-нибудь вроде:

— Едрит твою ангидрит!

— Мать их поперёк…

— Вот ыть, ёптыть!

Понять его можно. Плотность электролита аккумуляторной батареи, как того и следовало ожидать, стремительно падает и уже подошла к критическому уровню. Температура же его, наоборот, стремительно растёт. Процентное содержание водорода в воздухе подбирается к трём (а на рубеже четырёх процентов, как известно, уже образуется гремучая смесь). Ещё несколько часов хождения под электромоторами — и в отсеках начнёт меркнуть свет, а к утру, возможно, и чай нечем будет вскипятить!

Именно поэтому немного одутловатая, лоснящаяся от пота физиономия Виктора Александровича выглядит несколько озабоченной. А какой же ей быть? Эти стратеги там наверху, как обычно, наглобалят, выпендрятся, запорют батарею, а ему, механику, потом разгребать.

После обильного возлияния чая мех то и дело отдувается и отирает лицо подолом майки-разухи. В течение часа щедрый штурман скормил ему четыре полновесных стакана подкрашенного кипятка. Но для боевого товарища ничего не жалко. Борисычу хорошо известно, что по возвращении на базу механик получит целую канистру вкуснейшего спирта-ректификата, и вполне обосновано надеется, что тот не забудет пригласить и его на чаепитие.

Окончив писать, мех не спеша пролистал журнал, покачал головой, отчего несколько крупных капель упало на бумагу. Промакнув лист куском ветоши и оставив на страницах два хорошо различимых масляных пятна, он захлопнул журнал, кряхтя поднялся со скамеечки и, по-старчески держась рукой за подклинившую поясницу, направился в рубку к штурману. За очередной порцией чая, должно быть.

— И как это он так может — хлестать кипяток ведрами, да ещё при такой жаре? Воистину — матерый человечище! — понимающе переглядываемся мы с боцманом, провожая уважительными взглядами сутуловатую спину механика, скрывающуюся в проеме штурманской рубки.

В полумраке отсека матово белеет железная дверь гальюна. После вечернего чая перед сном появилось немало желающих уединиться за ней. В отдельные моменты наблюдается даже очередь — небольшая, но крайне нетерпеливая. Что ни говори, а обильный вечерний чай имеет и некоторые отрицательные последствия.

Вот из штурманской рубки вылез чем-то озабоченный Борисыч и с видом полицейской ищейки начал старательно принюхиваться. Растолкав перед гальюном народ, поведя носом, он вдруг резко рванул дверь на себя. Не дело, конечно, вот так врываться и прерывать самое интимное человеческое действо! От такого вероломного посягательства можно не то что заикаться начать — на всю жизнь недержание какое-нибудь заработать! Поэтому вполне ожидаемым в подобной ситуации было бы увидеть испуганное человекообразное существо со спущенными ниже колен штанами, матерящееся и гневно пучащее на незваного гостя глаза. Оно и понятно — всего лишь секунду назад ничего не подозревающий человек гордо восседал в позе орла и был абсолютно уверен, что, законно дождавшись своей очереди, имеет полное право на несколько минут сосредоточенного одиночества.

Но в данном случае никакой интимный процесс прерван не был, да и вряд ли он даже начинался. Вслед за стремительно распахнувшейся дверью, уцепившись изнутри за ручку, из гальюна вывалился и звучно брякнулся на палубу матрос Кульков, мой непосредственный подчинённый и в высшей степени разгильдяй. Суматошно барахтаясь, громыхая по палубе коробочкой ПДУ, он панически пучил глаза и как заведённый повторял:

— А я чо? А я ничо! Занято же! Чо ломиться?..

Только сейчас я почувствовал, как вместе с тяжелым духом, который обычно бывает в местах общего пользования, на меня потянуло ещё и табачным дымком.

— Что и следовало доказать! — словно приглашая присутствующих убедиться в чистоте эксперимента, кивает на Кулькова штурман.

— Курил, тварь! А я сижу себе и понять ничего не могу. То ли откуда-то табачищем прёт, то ли это у меня уже галлюцинации начинаются!

Носком ноги штурман тыкает в бок всё ещё копошащегося на полу Кулькова. Тот сдавленно охает и, отряхиваясь, торопливо встаёт.

— Ты, Кульков, что там делал? — в голосе Борисыча звучит скрытая угроза. — Что молчишь? Я тебя спрашиваю!

— Да я ничего… я это… в туалет… — поглядывая то с опаской на штурмана, то с надеждой на меня, пытается объясниться Кульков. Он нервно переступает с ноги на ногу и беспокойно похлопывает себя по правому карману.

— Пи́сал и какал? Да? — помогает ему собраться с мыслями сердобольный штурман.

Кульков с готовностью трясёт головой, и лицо его кривится в идиотской гримасе.

— Я так и думал! — озаряется лучезарной улыбкой Борисыч. — Не снимая штанов и с ПДУ на пузе? Понимаю, с кем не бывает! Снять, наверное, забыл? В штанах срать уже наловчился? Надо же, какой умелый!

Тут глаза Кулькова стали наполняться неподдельным ужасом, он поймал обращённый на себя тяжёлый взгляд старпома. И хотя Горыныч ещё не совсем въехал в обстановку (крики штурмана оторвали его от мыслей о неотвратимости очередного брака по любви), выражение лица старпома уже сделалось таким, что не только у Кулькова, но даже и у меня возникло желание съёжиться, стать маленьким, незаметным и куда-нибудь спрятаться.

Повинуясь инстинкту самосохранения, Кульков предпринял робкую попытку к спасению — сделал непроизвольное движение в сторону гальюна в надежде укрыться там, но от удара ноги дверь с грохотом захлопнулась, отрезав ему единственный путь к отступлению.

Должен сразу пояснить, что курение на подводной лодке категорически запрещено. Это страшное преступление, за которое самым мягким наказанием следовало бы сделать расстрел на месте. Только на современных атомоходах курить можно, но строго в специально отведённых местах. Там для этой цели предусмотрены особые герметичные камеры, где, не подвергая опасности себя и корабль, личный состав может безнаказанно предаваться пороку. На дизелюхах же на курение и на любой открытый огонь наложен безоговорочный и полный запрет. Не буду долго объяснять, почему. Напомню только, что газующая водородом аккумуляторная батарея, размещённые в отсеках тонны регенерации и масса других легковоспламеняющихся материалов — всё это является благодатной почвой для возникновения пожара. Порой достаточно маленькой искорки, чтобы превратить подводную лодку в настоящую доменную печь. Именно поэтому поступку Кулькова невозможно было найти оправдания.

Молча старпом вылез из-за конторки. Вид его был страшен: на лице ходили желваки, брови наехали на переносицу, глаза презрительно щурились, на шее вздулись вены. Едва сдерживая себя, чтобы не накинуться и не разорвать Кулькова на две равные трепыхающиеся половины, Горыныч зловеще прошипел:

— Ах ты, тварь членистоногая! Ты что, угробить нас всех решил? Спички, сигареты, быстро… мне… сюда!!!