Джерри Хопкинс - Никто не выйдет отсюда живым Страница 18

Для “Конца ночи” он черпал вдохновение из романа французского приверженца нацизма и несокрушимого пессимиста Луи Фердинанда Селина “Путешествие в конец ночи”: “Идём по шоссе из конца ночи…” Третья песня, “Кухня души”, была посвящена “Olivia”, маленькой душевной забегаловке около венецианского пассажа, где Джим мог взять большую тарелку коротких рёбер, фасоли и кукурузного хлеба за 85 центов и обед с бифштексом за 1 доллар 25 центов. Ещё одна песня, “Мои глаза увидели тебя”, включает описание всех телеантенн, которые Джим видел с крыши: “Пристально глядя на город под телевизионными небесами…”

Несмотря на очевидное происхождение этих песен, они необычны. Даже простейшие из них имеют загадочную или фантастическую особенность, ритм, строчку или образ, которые придают стихам необычную силу. Как в том случае, когда он вставил строчку “Лица выглядят уродливо, когда ты один” в “Люди странные”. А в песне об “Olivia” была строфа: “Твои пальцы плетут быстрые минареты, / Говоря тайными алфавитами. / Я зажигаю ещё одну сигарету, / Учусь забывать, учусь забывать, учусь забывать”.

Эти первые песни-поэмы происходили из темноты, которая так привлекала Джима, ощущавшего себя её частью. Видения смерти или безумия были им выражены пугающе, будто с принуждением. В одной песне, ставшей позднее частью длинной работы “Празднование Ящерицы”, Джим писал: “Однажды у меня была несложная игра: / Мне нравилось ползать в своём мозгу. / Я думаю, ты знаешь, какую игру я имею в виду, / Я имею в виду игру “стань сумасшедшим””. В “Прогулке в лунном свете”, ещё одной приятной песенке о любви с богатой образностью, так сильно воздействующей на чувства слушателей, что она больше походила на рисунок, чем на стихотворение, Джим написал удивительную концовку: “ Давай, baby, давай совершим небольшую поездку / Вниз, вниз, к берегу океана. / Если мы сделаем это, мы станем действительно одним целым / Baby, давай утонем сегодня вечером, / едем вниз, вниз, вниз, вниз…”

Однажды, сочинив несколько песен, Джим сказал себе: “Я должен их петь”. В августе он получил такой шанс, когда неожиданно столкнулся с Рэем Манзареком, шедшим по Венецианскому пляжу.

– Привет, парень!

Привет, Рэй, как дела?

О’кей. Я думал, ты уехал в Нью-Йорк.

Нет, я остался здесь. Живу вместе с Деннисом и за его счёт. Пишу.

Пишешь? Что ты написал?

О, немного, – сказал Джим. – Всего несколько песен.

Песен? – спросил Рэй. – Можно их послушать?

Джим присел на корточках на песок, Рэй встал перед ним на колени. Джим, отталкиваясь руками, раскачивался из стороны в сторону, продавливая песок сквозь пальцы; глаза крепко закрыты. Он выбрал первое четверостишие из “Прогулки в лунном свете”. Слова лились медленно и бережно.

Давай уплывем на Луну, / ах-ха

Давай поднимемся сквозь течение,

Пройдём сквозь вечер, в котором

Город спит, чтобы спрятаться…

Когда он закончил, Рэй сказал:

Это величайшая, чёрт возьми, песенная лирика, которую я когда-либо слышал. Давай создадим рок-н-ролльную группу и заработаем миллион долларов.

Именно так, – сказал в ответ Джим. – Это как раз то, о чём я всё время думаю.

Рэй был худощав, за что “пляжное сообщество” называло его “костлявым”. Он был около 185 см ростом, стройный, и весил килограмма 73. У него были очень широкие плечи, крепкая прямоугольная челюсть, холодные “умные” очки без оправы. Если верить в обычные голливудские клише, его стоило бы причислить к тем, кем он был совсем недавно – к серьёзным и ответственным студентам-выпускникам, или к тем, кем он вполне мог стать каким-нибудь строгим молодым учителем в приграничном городе Канзаса. Но была в нём и мягкость. На квадратном подбородке у него была ямочка, а голос был всегда сдержанным, любезным, успокаивающим. Рэю нравилось принимать на себя роль старшего брата каждого организованного, умного, зрелого, мудрого, способного на великое сочувствие и на огромную ответственность.

Он был на четыре года старше Джима, родился в 1939-м году в Чикаго в семье рабочих. После обучения игре на классическом пианино в местной консерватории, получив степень бакалавра экономики в Депольском университете, Рэй записался в юридическую школу УКЛА. Через две недели он бросил её, получив место практиканта-менеджера в филиале Вествудского банка Америки; здесь он работал три месяца до возвращения в УКЛА, наэтот раз в качестве студента выпускного курса отделения кинематографии. Романтические планы рухнули в декабре 1961-го, когда Рэя призвали в армию. Хотя у него были несложные обязанности – играть на пианино в интернациональной группе военнослужащих в Окинаве и Таиланде (где его приучили курить траву) – Рэй хотел от этих обязанностей избавиться и говорил армейскому психиатру, что с радостью бы вернулся домой. Его демобилизовали на год раньше срока, и он вернулся в киношколу УКЛА как раз в то время, когда туда приехал Джим.

Рэй начал делать фильмы исключительного качества, все они были автобиографичны, все они прославляли чувственность его японско-американской подруги Дороти Фьюджикава. В одном из них, названном “Evergreen”, была сцена, кажется, навеянная повторяющимися кадрами медленно бегущих навстречу друг другу мальчика и девочки в “Хиросима – любовь моя” Алана Реснэ и заканчивающаяся встречей под ливнем обнажённых Рэя и Дороти. Попечитель факультета хотел, чтобы Рэй подредактировал эту сцену, и он было согласился, но когда некоторые студенты стали обвинять его в пустом хвастовстве, он отказался от обещания и представил свою “авантюру” на студенческий просмотр в декабре, объясняя, почему фильм не показали. (Со временем этот фильм, как и все остальные, сделанные Рэем, будет показан и оценен). В июне, когда он получил мастерскую степень, руководитель отделения Колин Янг говорила, что Рэй был в тот год одним из немногих студентов, способных двигаться дальше, к полнометражным фильмам. Даже журнал “Nesweek” обратил внимание на ранние достижения Рэя.

Рэй познакомился с Джимом через Джона ДеБеллу, и вскоре они стали действительно хорошими друзьями; они никогда не были особенно близки, но разделяли пристрастие к интеллектуальности и безыскусной ницшеанской философии. Они расходились во многом. Рэй никогда не забывал побриться, складки его брюк всегда были отутюжены. Джим был нарочито неряшлив, одевался в тенниску песочного цвета и джинсы, а по ночам, когда было холодно, он носил грязную спецовку сварщика, позаимствованную когда-то. Рэй самостоятельно изучал мысль Востока, а в 1965-м году начал изучать трансцедентальную медитацию Махариши Махеш Йоги, в то время как Джим не приобщился к этому, считая, что этот Путь лежит через наркотики и шаманизм. Рэй был натуральным эстетом, а Джим наслаждался дионисизмом, а порой и просто купался в нём. Но при всём при этом их влекло друг к другу и, когда они встретились на венецианском пляже, Рэй предложил Джиму переселиться к нему – можно было спать на кушетке в гостиной, а днём, покаДороти была на работе, можно было работать над песнями. Джим сразу же переехал, и вдвоём они взялись за дело.