Виктория Бабенко-Вудбери - Обратно к врагам: Автобиографическая повесть Страница 18

В последний год нашего пребывания в Никополе мое посещение школы прекратилось еще за несколько месяцев до начала каникул. Нам объявили, что школа должна закрыться для ремонта. Это всех удивило. Ведь школа была совершенно новой. Ее выстроили всего пару лет тому назад. Какой мог быть ремонт? Дома, когда мы сообщили эту новость за обедом, отец иронически сказал:

— Ну, конечно. Нужен ремонт. Школа построена врагами Советского Союза: ведь здание представляет собой фашистский знак. Это очень заметно, если смотреть из самолета. Ее строили под руководством немецких архитекторов. Теперь весь строительный комитет арестован. После этого мне не раз приходилось слышать вечерами, как наш сосед-редактор злорадствовал по этому поводу:

— Посередине города — фашистский знак! Так им и надо! Наши дураки и не замечали, какие чертежи им подсовывали друзья-немцы.

Начался «ремонт». Часть школьного здания снесли, а другие части начали перестраивать. Мне очень жаль было этой школы. Жаль, что раньше времени прекратились занятия. Жаль, что больше нельзя ходить в красивые, большие залы школы, где, кроме занятий, можно было смотреть фильмы, играть в разные игры, заниматься в кружках самодеятельности, сидеть в тихой и уютной библиотеке. Школа представляла собой особый маленький городок. А после, в новую перестроенную школу мне уже ходить не пришлось. Отца направили работать в другой район, и мы опять пустились в путь.

Остхейм

На этот раз отца направили в провинцию, недалеко от Азовского моря. Остхейм, как назывался наш городок, значило дом или родина на востоке. Раньше здесь было много немцев — отсюда и немецкое его название. Немцы занимались главным образом скотоводством и молочной промышленностью. И сейчас многие из них еще жили в Остхейме, продолжая заниматься своим промыслом. Конечно, их объединили в так называемый совхоз (советское хозяйство), но до определенной степени каждый еще имел какую-то долю частной собственности, за которую он платил государству налоги. Из разных деревень в Остхейм привозили молоко, которое на молочном заводе перерабатывалось на сыр и другие продукты. Затем все эти молочные продукты увозились в города на продажу. Наряду с немцами большую часть населения составляли греки. Они, как и немцы, когда-то давно переселились сюда, на Украину. Многие из них сохранили не только свои обычаи, но и язык. Очень часто можно было слышать на улице и в магазине греческую речь. Даже местный врач был тоже грек. Хотя Остхейм нельзя было назвать городком — в нем была только одна главная улица — помимо молочного завода здесь была еще большая машинно-тракторная станция, театр, кино (в одном здании), большая школа-десятилетка, партийный комитет, НКВД, милиция и финотдел, где работал отец. И опять нам отвели двухкомнатную квартиру в казенном доме. В том же подъезде, через коридорчик, жил секретарь отца, молодой еще человек, с женой и маленьким ребенком. Несмотря на то, что квартира была небольшая, она казалась нам гораздо лучше прежних.

Недалеко от нас перед домом протекала маленькая речушка, было много деревьев, большой двор. Рядом с домом находилась совхозная конюшня, где стояло несколько государственных лошадей, за которыми ухаживали конюхи. Мы, дети, быстро подружились с ними, и они часто брали нас с собой кататься на тачанке, а то и просто верхом. Часто мы играли в огромном дворе на сене или упражнялись на турнике, который висел между деревьями. Скоро мы завели здесь несколько курей и приобрели большого черного кота Ваську. Куры ночевали в сарае во дворе. Там были и гнезда, где они неслись. Позже мы заметили, что наш кот Васька — он вырос, стал огромным, как собака, — воровал их яйца и ел. Однажды мама заметила:

— Теперь, когда у нас все есть, нет бабушки. Здесь ей было бы хорошо.

Общество в Остхейме было небольшое, и почти все знали друг друга, как обычно в маленьких городках. Скоро у мамы появилась новая подруга, Белкина, жена начальника сельскохозяйственного отделения, интересная блондинка, с тремя небольшими дочерьми, такими же светленькими, как и мать, за что их и прозвали «белочками». Но первой дамой нашего района считалась недавно прибывшая в Остхейм директор школы. Это была дама городского типа, элегантная и вежливая. Она была вдова и жила с единственной дочерью и горничной, которую привезла с собой. Они занимали отдельный домик рядом со школой. Она также была членом партии и принимала активное участие в общественной жизни района. К элите городка принадлежала также семья местного судьи. Его две дочери, выхоленные и всегда нарядные, посещали нашу школу. И судья, и директор совхоза, Дымов, и председатель комитета партии, Данин, все, как и директор школы, занимали отдельные виллы. Беспартийным сотрудникам, как моему отцу, были предназначены простые квартиры.

В школе я сидела рядом с Галей, дочерью местного мельника. Галя тоже жила в отдельном домике с родителями, но этот домик был их собственный. Я немного завидовала Гале — она была красивая, и за ней ухаживал сын остхеймского врача Борис, который и мне нравился. Но, конечно, я и думать не могла, чтобы он обращал на меня внимание, — я была самой некрасивой в классе. Борис был старше Гали и учился классом выше нашего, но его сестра Катя была нашей одноклассницей. И у Кати был друг, Иван, сын председателя комитета партии Данина. А сестра Ивана Нина слыла самой замечательной девушкой в районе. Она ходила уже в девятый класс, только год до выпуска, и, как все старшеклассники, считалась уже взрослой. Небольшого роста, изящная, смуглая, она отличалась тем, что прекрасно танцевала, за что ее называли Кармен.

Еще тогда, в сравнительно начальных классах, иметь друга было тайной мечтой каждой девушки. В этом мы особенно завидовали старшеклассницам. Такие, как Нина Данина, были для нас идеалом взрослой девушки. Вне школы она даже красила себе губы, что нам казалось особенно интересным. Когда она, окруженная поклонниками, шла по улице, мы, младшие, провожали ее завистливыми взглядами и желали поскорее вырасти. Влюбленных всегда можно было узнать: они везде держали друг друга за руки, или же смотрели друг на друга иными глазами, а на школьных представлениях сидели обычно рядом.

На день рождения Кати, дочери нашего местного врача, пришла также Таня, дочь нашей директора школы. Таню не очень любили девушки. Она держала себя спокойно, даже немного независимо. Несмотря на то, что она выглядела не хуже всех наших красавиц, а то и лучше, у нее не было друга. Да и мать редко разрешала Тане играть с нами или приходить к кому-то из нас в гости. Чаще всего она сидела дома и занималась. Только во время праздников Таня могла во всем принимать участие: быть в театре или танцевать на общих увеселениях. И, как ни странно, ее всегда нарасхват приглашали танцевать молодые парни. Это не очень нравилось нашим «официальным» красавицам — Кате, Нине или Гале. Таня не была красивой в их смысле. Ее особенность заключалась главным образом в ее непосредственности, в ее очаровательной улыбке, в какой-то доверчивости и доброте ко всем, с кем бы она ни говорила. Когда она смеялась, невозможно было не смеяться и другим. В ее лице не было ни малейшего женского кокетства, которое уже так заметно было в лицах других девушек.