Герман Гессе - Письма Страница 18

Я уже трижды пробовал послать твоей матери известие о тебе и твой адрес, но неизвестно, когда она получит их и получит ли, это зависит от случая, почтового сообщения с Германией нет. Время от времени доходит какой-нибудь скупой привет оттуда – через Красный Крест или через случайных путников. Жив ли мой берлинский издатель, не знаю; он долго был узником гестапо.

Желаю тебе, чтобы не нужно было запасаться терпеньем надолго!

Томасу Манну

Баден близ Цюриха, 15 декабря 1945

Дорогой господин Томас Манн!

Под конец своего лечения в Бадене, за несколько дней до возвращения домой, я получил Ваше письмо, в котором Вы высказываетесь по поводу истории с капитаном Хабе-Бекеши и которое просто своим хорошим настроением и милой прихотливостью интонации подействовало на меня благотворно, доставило мне удовольствие и радость. В мире все сейчас так нетонко, так грубо, примитивно и голо, что настоящее письмо от настоящего человека, написанное настоящим языком, – это редкость и драгоценность. И еще приятно было узнать, что моя книга «По следам снов» благополучно дошла до Вас: это тоже удача.

Моя позиция по отношению к нахальному письму этого пресс-офицера состояла в молчании, но, к сожалению, из-за одной бестактности дело это попало в швейцарскую печать, и мне пришлось дать отбой честным усилиям прессы просветить американцев и обелить меня, ибо я, естественно, не испытывал ни малейшего желания оправдываться перед ложными авторитетами и просить о реабилитации. Ну, это уже в прошлом.

Немецкие отклики на Ваше письмо к Моло немного коснулись и меня; некоторые редакции и частные лица сообщили мне, что теперь они знают, чего можно ждать от этого Т. Манна и от меня; и если какое-то время казалось, что слишком уж быстро и жадно призывают нас в братья и товарищи, то теперь все стало на места, что мне очень приятно. Исключение составил город Констанц. Там почти 20 лет назад, к моему пятидесятилетию, назвали моим именем какую-то улочку, но через несколько лет табличку поспешно сняли и заменили название другим, а сейчас в ходе дешевой очистительной кампании муниципалитет вспомнил давние времена и повесил прежнюю табличку. Впору бы посмеяться над тем, какие у людей заботы сегодня, но, к сожалению, сейчас не до смеха, ибо за всеми этими глупостями и неловкостями стоит чудовищная, животная, элементарная нужда, такая нищета, что каждый, у кого еще есть в Германии родные и близкие, просыпается иногда по ночам от кошмаров.

В политическом отношении никто там ничему не научился, но есть маленький, сведенный к минимуму Гитлером и Гиммлером слой, который знает, что к чему, и с которым я как-то связан. Но этого слоя гумуса далеко не достаточно, чтобы стать почвой новой республики. Пока приходится довольствоваться тем, что хотя бы нет больше средств принуждения, которыми можно было бы злоупотреблять.

Здесь-то, в Гельвеции, у нас замечательная, образцовая конституция. Если бы были использованы ее возможности, жизнь была бы здесь не такой унылой и робкой, как сейчас. Но по крайней мере время от времени у какого-нибудь Винкельрида хватает духа назвать какого-нибудь проворовавшегося высокопоставленного военного вором, и порой это имеет даже неприятные последствия для данного офицера. Народ этому радуется, а в остальном глядит с робкой надеждой на могущественную Америку, которая, он чувствует, хоть и не понимает его, но находится, слава Богу, далеко и потому вызывает меньше страха, чем совсем приблизившаяся Россия.

Будьте благополучны и не торопитесь посетить Европу. Сердечный привет Вам и Вашей жене от нас обоих (моя жена в Цюрихе, она часто навещает меня и была в восторге от Вашего письма).

Ваш

Генриху Киферу

[1945]

Дорогой господин Кифер!

При невероятной переутомленности и большой усталости я могу лишь в виде исключения писать частные письма, но хочу все-таки поблагодарить Вас за прекрасный и милый лист с чертополохом и высказаться по поводу Вашего письма, в котором вы поете старую немецкую песню о злобной критике, о злом разуме, об исключительной ценности души и восторга. Эти нотки, вот уже полвека входившие в программу немецкой молодежи – их поддерживал и Гамсун, – мы, иностранцы, не можем слушать, не вспоминая при этом речей Геббельса, где он называл критиков «злопыхателями», а интеллигентов «интеллигентскими бестиями». Дорогой сударь, Германию к ее нынешнему положению привела прежде всего ее готовность считать критику и разум неполноценными и отвергать их, но зато восхвалять душу и восторг. С этим восторгом ваши мальчишки опустошали потом Польшу и Россию до Кубани, жгли гетто и совершали все прочие подвиги освобожденного от разума восторга.

Нет, способности к восторгу немецкая молодежь, наверно, никогда не утратит, воспитывать в ней эту способность нет никакой надобности, а нужно ей уважение к разуму, к разумному, к человеческой мере, к критике, ибо этого ей всегда очень недоставало.

Довольно, привет от Вашего

Вальтеру Бауэру

Монтаньола, 24.9.1945

Дорогой господин Бауэр!

Ваше письмо, написанное в конце августа, пришло ко мне на днях, и я хочу хотя бы попытаться ответить на Ваш привет.

В соревновании немецких интеллигентов по поводу того, кого из них причислять к эмигрантам, к антинацистам и т. д., я не собираюсь участвовать. В конце Первой мировой войны я навсегда повернулся спиной к политической Германии, а затем стал поскорее швейцарцем, на чем и покончил с политикой.

Мы все теперь многое пережили и потеряли и должны заниматься не взаимными упреками, а другими делами. Я тоже из-за Гитлера и политического безразличия немецкого народа потерял свой «труд жизни», т. е. все, что я за жизнь наработал, уничтожено, отчасти запретами и каверзами Ваших властей, отчасти авиабомбами. Несколько лет во всем мире не было в продаже ни одной моей книги, кроме нескольких швейцарских переизданий, которые я здесь заказал и которые, поскольку их нельзя вывозить из Швейцарии, ограничены крошечным рынком. Такое положение продлится, видимо, еще долго, ибо по сей день не знаю, жив ли еще в Берлине мой дорогой и верный друг и издатель Зуркамп, он долго, отчасти, к сожалению, из-за меня, сидел в гестаповской тюрьме, был в феврале смертельно болен, а сейчас я ничего не знаю о нем. Поскольку ему принадлежат права почти на все мои книги, я пока никаких шагов предпринимать не могу. Негоже мне также по собственному почину добиваться того, чтобы Германия, отказавшаяся от моих книг при Гитлере, реабилитировала меня и снова печатала.

Прилагаю нечто, написанное мною когда-то в конце первой войны, недавно здесь это напечатали снова. А вскоре надеюсь послать Вам нечто похожее, но новое, из чего Вы получите какое-то представление о том, что я думаю по поводу нынешних немецких вопросов. Решить и обезвредить все эти вопросы должна, конечно, сама Германия, но хорошо бы нам, живущим за границей, поскорее расстаться с ролью умников и столпов нравственности. Долг каждого народа, участвовавшего и совиновного в этом всемирном свинстве, – не копить обид… Желаю Вам продержаться и шлю дружеский привет.