Юрий Сушко - Дети Есенина. А разве они были? Страница 18

Она дала себе зарок: не возобновлять связь с Есениным. Но Сергей был настойчив – и… все ее зароки оказались смяты. Он сам удивлялся: «Так давно… а я не могу изжить нежность к ней». Иногда сердился, высказывал ей эдакие лирические упреки: «Вам нужно, чтоб я вас через всю жизнь пронес – как Лауру!»

«Бог ты мой, – задохнулась Надежда, – как Лауру! Я, кажется, согласилась бы на самое короткое, но полное счастье – без всякого нарочитого мучительства…»

– …У меня уже трое детей!

– Трое?.. Я знала о двоих. – Надежда знала, что в нагрудном кармане пиджака Есенин постоянно носил фотокарточку «своей троицы» – Зинаиды, дочери Тани и сына Кости.

– Не в этом дело. Я скоро ложусь в санаторную больницу… Где-то в Замоскворечье: то ли Пятницкая, то ли Полянка. Ну, Галя Бениславская будет знать точно… Непременно навести меня.

– Я о другом, Сергей Александрович. Не слишком ли вас угнетает мысль о моем материнстве? Если так, то ребенка не будет. Вряд ли возможно совместить две такие задачи – растить здорового ребенка и отваживать отца от вина… А так ребенок будет… Не ваш, не наш, а мой.

– Надя, мы же с вами целый век знакомы. Когда впервые встретились, не помните?

– Осенью девятнадцатого.

– Тогда вам было двадцать три.

– Нет, девятнадцать. Мои годы легко считать: в двадцатом – двадцать. В феврале двадцать четвертого будет 24. Ровесница века…

– Все-то она девочка! А уж давно на возрасте!

– Дались вам мои годы. Свои не забывайте.

Есенин не мог поверить, что Надежда на самом деле сможет уйти от него, да еще готовясь стать матерью его ребенка. Даже в больнице не решился поговорить «о главном» – о ее решении переехать в Петроград и там уже рожать.

А она, уже сидя в поезде, вспоминала строки своего давнего стихотворения:

К полдню златокудромуОбернусь я круто:Ты в путях, возлюбленный,Жизнь мою запутал.

И как лес безлиственныйВсе по лету дрогнет,Так тобой исписаноПолотно дороги.

И как злыми рельсамиУзел жизни стянут,Так тобой истерзанаГлупенькая память.

Была уверена: не ее он терзает, а самого себя.

…Роды оказались очень тяжелыми. Малыш очень долго не мог появиться на свет, кесарево сечение делать было уже поздно. Кто-то из врачей, заглянув в документы, уже принял решение: безотцовщина, значит, спасаем одну мать. Какое уж там родовспоможение! Медики-коновалы собирались пробить ребенку головку и вытягивать его из материнской утробы по частям. Лишь пожилая акушерка стала упрашивать: «Нет-нет, ну давайте попробуем, ведь этого ребеночка очень хотят…»

12 мая с великими муками и с великими трудами наконец родился сын Сергея Есенина, которого мама нарекла Александром. Недаром, выходит, последние недели до родов Надежда упрямо не снимала платья, на котором было изображено солнце, и всем говорила, что вот-вот родит Христа.

С обустройством в Ленинграде (так с конца января 1924 года стал именоваться Питер), слава богу, помог давний, верный приятель Есенина, издатель Александр Михайлович Сахаров. Подыскал более-менее пригодное жилье, сосватал няню для ребеночка и даже обеспечил Надю работой на дому. Благо пригодилось ее образование, далеко не последней выпускницы Хвостовской классической гимназии, из которой она вынесла не только интерес к естественным наукам и математике, но главное – блестящее знание французского, немецкого, английского языков, латыни и чуть в меньшей степени греческого. С рождением сына образовалась маленькая, но семья! И окончилась прежняя привольная жизнь, когда можно было часами заниматься расшифровкой загадочных поэтических образов, спорить о рифмах, стихотворных размерах и думать-думать-думать только об одном – Сергее Есенине.

Изловив Сахарова в Москве, молодой отец припер товарища к стене:

– Саша, какой у меня сын? Беленький или черненький?

– Успокойся, беленький. И не просто беленький, а в точности как ты, когда был мальчишкой. Никакой карточки не нужно. Один к одному.

– Так и должно быть, – удовлетворенно улыбнулся Сергей Александрович. – Эта женщина очень меня любила…

А по столице между тем уже бродила заливистая частушка: «Надя бросила Сергея без ребенка на руках!»

Довольно скоро Надежда Давидовна Вольпин стала востребованной переводчицей у книгоиздателей. К гимназическому базовому образованию она добавила новые знания, пройдя углубленный курс обучения в известнейшей «Фонетической школе Баянуса».

А с какими авторами ей доводилось общаться на их же языках! Издатели предлагали, а Надежда подчинялась их выбору и благодарила за Овидия, Гёте, Мериме, Бронте, Конан Дойла, Голсуорси, Вальтера Скотта, Эдгара По, Купера, Филдинга, Томаса Манна… (Много позже, оказавшись во время войны в эвакуации в Средней Азии, Вольпин в совершенстве овладела туркменским и с удовольствием переводила классическую восточную поэзию, фольклор.)

Хотя на первых порах жизнь в Ленинграде складывалась очень непросто. Но Надежда не унывала. Варила варенье из дешевых яблок – в доме был чай, бочковая селедка на всю зиму, мешок картошки – жить можно. Удавалось выкраивать деньги на то, чтобы латаные туфельки непременно были в тон латаной же одежде, – это правило соблюдалось неукоснительно. Но только до поэзии ли?..

Сергей Александрович долго и безуспешно пытался разыскать Надежду в Ленинграде. Теперь уже с другой надеждой – увидеть сына. Жена издателя рассказывала молодой маме, что приезжал Есенин, спрашивал адрес.

– Но я не дала. Сказала: сперва спрошу у нее: разрешит ли… А то ведь приедете, а она вас с лестницы спустит. Уж я бы на ее месте спустила!

Подобную перспективу он, видимо, принял за чистую монету и рисковать не стал. Хотя Надежда и мыслей подобных не имела, просила друзей передать Есенину лишь одно: не навещать ее, пока она не отлучит маленького от груди. Чуть позже Сергей Александрович раздобыл-таки искомый адрес.

Прогуливаясь по Гагаринской вместе с няней, которая держала ребенка на руках, Надежда издалека увидела приближавшегося Сергея. Тут же сделала знак няньке перейти на другую сторону улицы. Та удалилась. У распознавшего нехитрые маневры Есенина пробежала судорога. Но Надежда, как ни в чем не бывало, поздоровалась с бывшим возлюбленным, перекинулась двумя-тремя словами. И все.

Позже она говорила людям, осуждавшим ее: «Когда бы сам пришел ко мне домой, с лестницы не спустила бы. Но я не захотела показывать сына при случайной встрече, да еще на этой улице (там жили Сахаровы), где она не могла показаться случайной: подумал бы, конечно, что я сама ее ищу».