Дмитрий Быстролётов - Пир бессмертных: Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Цепи и нити. Том V Страница 18

Но время шло и шло…

Постепенно я сам себе надоел, и всё опротивело: изысканная компания высоколобых, надуманное острословие и безделье. Пробовал ездить — побывал в Москве, Токио и в других столицах. Нет, все опостылело. Я не видел впереди ничего, что оправдывало бы моё существование. Логически рассуждая, пришлось сделать неизбежный и окончательный вывод — пора уходить из жизни…

Когда я решил покончить с собой, то встал вопрос. Каким образом? Как это ни странно, но убить себя не так-то легко, тем более если ты художник, сноб и высоколобый. Застрелиться? В Полицей-президиуме на Александрплатц на стенах висят фото неопознанных самоубийц и убитых: почерневшие лица, высунутые языки. Глядя на себя в зеркало, я видел молодое, здоровое и недурное лицо. Неужели я буду вот таким — черным и языкатым? Нет, некрасиво и низко! Я — художник и должен умереть по правилам хорошего тона и эстетики. Броситься с Эйфелевой башни? Фарс! Газетная мелодрама! Выброситься в море? Спасут, будут позорные сцены. Наглотаться таблеток? Поставят клизму, промоют желудок, и будешь опять свеженьким, как огурчик, на радость друзьям — зубоскалам.

Нет и нет… Я представлял себе смерть так: принять ванну, побриться, выкурить хорошую сигару и потом выйти из жизни, бесшумно притворив за собой дверь… Или умереть как древний римлянин, на ложе роз… Ну, не настоящих, опять смешной фарс, а теоретических… уехать далеко и не вернуться… А?

Ведь это идея!

Да, уехать в неизвестную страну и найти там смерть. Шалить с огнем как мотылек, пока не обожжешь себе крылья… «The rest is silence» («Остается молчать» [Шекспир]). Я стал подыскивать страну забвения. Две возможности представились мне одновременно — Азия или Африка.

Африка! Вот она…

Я стоял на верхней палубе и смотрел, как по горизонту ослепительно-синего моря медленно встает легкая сиреневая дымка и потом принимает очертания невысоких гор. С юга дул обжигающий, знойный ветерок.

Неужели это и будут те врата, через которые я уйду в другой мир?..

Когда показался Алжир, я недоуменно протер глаза, до того он был похож на Марсель. Словно белый пароход, описав в море большой круг, вернулся в порт, из которого вышел. Если особенности всех средиземноморских портов сложить вместе и хорошенько перемешать, то получится французский Алжир. Без национального лица, некий левантийский торговый порт — ни французский, ни арабский. Как всякий южный город у моря, он группами и рядами белых домов, словно пенными гребнями волн, ниспадает к синей воде. Издали Алжир похож на испанскую Барселону, французский Марсель, итальянскую Геную или греческий Пирей. Бульвары, кафе с пестрыми тентами над столиками на тротуарах, шумная светло одетая толпа — это всё напоминает Францию, только итальянцев и испанцев здесь значительно больше. Попадаются греки и русские эмигранты. А арабы? Они работают в порту, чистят прохожим обувь, в центре города их можно видеть за разгрузкой мяса, овощей и прочих грузов, да и то у задних подъездов. Говорят вполголоса, спешат закончить дело и убраться прочь.

Здесь, как и всюду на Ближнем Востоке, есть знаменитый пестрый и крикливый местный рынок — Сух. Близ него — сырые улочки, похожие на щели или трещины; они узкими лестницами поднимаются к окраинам вверх. Это бедный и угрюмый арабский район зажат в тиски белого и сияющего города, он кажется неестественным и даже неуместным, как музейное гетто, сохраняемое на забаву иностранным туристам.

— Не то, не то, — с раздражением повторял я себе. — Мне нужны настоящая Африка и подлинная жизнь. Видимо, настоящий арабский Алжир — это не город, а провинция или Сахара, где мало французов. Нужно скорее перевалить через горы и вырваться на волю, в пустыню! Там я найду то, что ищу, а здесь только теряю время, смотреть или слушать нечего.

Однако где люди, там всегда есть что посмотреть и послушать!

Город Алжир запомнился мне по трём случайным встречам, вначале они показались не стоящими внимания, но позднее, после знакомства с настоящей Африкой, выросли до значения символа. Эти сценки хорошо отобразили то, что пришлось увидеть позднее.

В порту француз-надсмотрщик больно ударил суковатой палкой по тощим и голым ногам араба-грузчика. Он, согнувшись пополам, на спине перетаскивал мой багаж. Когда всё было уложено в грузовик, я заплатил ему преувеличенно много и даже дружески похлопал по плечу — не расстраивайся, мол, парень. Оборванец как ножом полоснул глазами «доброго» иностранца, небрежно отсчитал сдачу, снял со своего плеча чужую руку и процедил сквозь зубы: «Иди, иди…»

Слоняясь по убогим переулкам арабской части города, я увидел двух молодых людей, одетых по-европейски и бегущих сквозь толпу от французских полицейских. Падкая на зрелища и бестолковая толпа случайных зевак ловко расступалась перед бегущими и не менее ловко смыкалась перед полицейскими. Сыпались удары, звучали хриплые проклятья полицейских, но молчаливые прохожие, не сопротивляясь, путались в ногах у преследователей и создавали толчею.

Смуглый испанец, назвавшийся Рамоном Диасом, — хозяин бара, пояснил.

— Бежавшие — террористы и бунтовщики. Они совершают вооруженные нападения на полицейские посты и патрули. После подавления недавнего восстания Абд эль-Крима это — скрытые формы арабской борьбы с нами. Мы, алжирские французы, прекрасно знаем, что все черномазые — наши враги, хотя и молчаливые. Будете путешествовать по Африке — никогда не верьте туземцам и не становитесь к ним спиной в прямом и переносном смысле.

Римляне говорили: «Сколько рабов, столько врагов». Алжирцы — плохие рабы. Значит хорошие враги, не так ли? Не забывайте: каждый белый — вам друг, и единственный.

На веранде модного кафе в центре города какой-то молодой человек, щеголяя своим парижским выговором и изысканностью оборотов речи, долго болтая о прелестях Парижа, убеждал меня скорее вернуться в Европу и выражал удивление, что культурный человек добровольно отважился на такое путешествие по грязным задворкам цивилизованного мира. Я не стал спорить и только подумал: «Французы всюду остаются французами, и этот парижанин — самый типичный из всех моих парижских знакомых». На прощание молодой человек представился.

— Адвокат Сиди Абу Яхья!

Так вот почему я так мало встречал культурных арабов! Их тут немало, но многие из них перекрашены!

Таков был въезд в Африку.

Въезд в Сахару свершился, как и следовало ожидать, совершенно незаметно…

Я читал новый французский роман, лежа в спальном купе. В вагоне душно и жарко. За окнами бесконечными рядами тянулись хвойные деревья, виноградники, апельсиновые и оливковые плантации. Широкие шоссе в окружении кипарисов и рекламных щитов «Машлен» и «Ройал Шелл», точь-в-точь как на юге Франции, Испании или Италии. Арабы в белых и коричневых халатах не украшали пейзаж, скорее портили, делая его нелепым. Такие халаты кипами лежали на прилавках в Алжире, и по пришитым фирменным ярлыкам следовало, что это сугубо национальная одежда ввезена из Франции. Смуглые и худые лица с синей щетиной подбородков были южными, но не обязательно арабскими. Даже худые и босые ноги, торчащие из-под халатов, темные икры и серые от пыли ступни не являлись характерными признаками Африки. Местные люди казались лишними. В общем, всё в порядке, ничего нового…