Татьяна Алексеева - Ахматова и Гумилев. С любимыми не расставайтесь… Страница 18

Упустив первую ящерицу, Гумилев стал внимательно смотреть под ноги в надежде увидеть еще какую-нибудь пустынную живность. С некоторым опозданием он вспомнил о том, что в Египте водятся еще и змеи, в том числе и смертельно ядовитые. Их он тоже начал высматривать на дороге, не зная, чего ему хочется больше: увидеть змею или избежать встречи с нею…

Ящерицы ему больше не попались, змеи тоже. Зато, когда спустя некоторое время молодой путешественник оторвался от разглядывания песка у себя под ногами и поднял голову, перед ним открылась никогда не виданная им красота — пустыня, озаренная светом только что взошедшего над горизонтом солнца.

Николай много читал об этих местах и ожидал увидеть бесконечно широкое, уходящее за горизонт песчаное пространство. Но он представлял себе это пространство как обычный песчаный пляж, из тех, по которым он столько гулял в Крыму с Анной. Молодому человеку и в голову не могло прийти, что на самом деле пустыня окажется совсем иной, и прежде всего — невероятно красивой.

Вокруг него был, как он и предполагал, песок, но совсем не такой, как на пляжах. Местами он был обычного желтоватого оттенка — но далеко не везде. Желтые участки чередовались с розоватыми и медно-красными, бурыми и грязно-белыми, рыжими и золотисто-коричневыми пятнами, которые то плавно переходили одно в другое, то четко отделялись друг от друга, словно кто-то сложил вместе разноцветные куски ткани. А еще пустыня была вовсе не ровной. Разноцветный песок вспухал высокими холмами, отбрасывавшими длинные густые тени. Среди этих холмов то тут, то там валялись камни — от небольших булыжников величиной с кулак до огромных валунов высотой почти в человеческий рост. А чуть дальше виднелись скалы с острыми вершинами, от которых по песку тоже тянулись черные тени… Вся эта игра тени и света, а также разных оттенков песка и камней придавала пейзажу не просто необычный, а по-настоящему фантастический вид, словно Николай попал не на другой континент, а в какой-то иной мир. И этот мир был божественно красив. Красив необычной, мертвой красотой, от которой просто невозможно оторвать взгляд.

К счастью, необычность египетской земли заключалась не только в ее красоте, но, как позже шутил Николай, и в несколько более теплом климате. За те полчаса, что он неторопливо шагал по песку, глазея по сторонам, солнце успело подняться высоко над горизонтом и заметно нагреть воздух. Одинокий путешественник вдруг почувствовал, что ему стало тяжело дышать, а заливающий пустыню солнечный свет сделался слишком ярким и резал его привыкшие за время плавания в трюме к темноте глаза. Прищурившись, он посмотрел вперед и обнаружил, что группа построек, к которой он шел, почти не приблизилась. Пришлось, несмотря на всевозрастающую жару, прибавить шагу и больше не отвлекаться ни на красоту окружающего пейзажа, ни на пробегающую по песку живность.

Часа через полтора он, уже задыхающийся от жары и выпивший всю воду из фляжки, подходил к невысоким глиняным постройкам с соломенными крышами. Еще через час яростной торговли с жившими там бедуинами, объясняться с которыми приходилось в основном жестами, ему удалось напиться воды, нанять верблюдов с проводником, чтобы доехать до египетской столицы и при этом сохранить в своем кошельке достаточное количество денег. Местные жители, успевшие за это время проникнуться к умеющему торговаться в лучших восточных традициях чужаку глубоким уважением, предлагали ему отдохнуть, но Николай вежливо отказался. Ему нужно было спешить, в столице его ждали.

Глава VIII

Франция, Турвилль, 1907 г.

Так долго сердце боролось,

Слипались усталые веки,

Я думал, пропал мой голос,

Мой звонкий голос навеки.

Море волновалось весь день, а ближе к вечеру волны стали особенно высокими. Их тревожный шум доносился до Николая, даже когда он отходил далеко от пляжа, на одну из ведущих к нему тенистых улиц. Можно было, конечно, пройти еще дальше, мимо нескольких кварталов аккуратных светлых домиков, затеряться в лабиринте узких переулков — тогда шум моря точно растворился бы в тишине маленького городка. Но Гумилеву не хотелось этого делать. Он боялся, что, уйдя далеко от моря, не найдет в себе сил, чтобы потом вернуться и выполнить то, что задумал. И поэтому весь день, раз за разом, доходил до конца улицы, разворачивался и снова возвращался на пляж.

А пляж в течение дня оставался неизменным. И утром, когда солнце только-только осветило море своими робкими, чуть теплыми лучами, а вода была совсем холодной, и днем, когда в городке стало не по-осеннему жарко, на песке лежало и сидело множество людей. Купаться, правда, решались немногие — для местных жителей вода в сентябре была уже слишком холодна, а приезжие не хотели нарушать общепринятый порядок и нырять в море в неположенное время. Но, даже несмотря на это, пляж все равно был переполнен. Со всех сторон слышалась то французская, то английская, то русская речь, а порой до Гумилева долетали и слова на каком-то неизвестном ему языке. А еще отовсюду доносился веселый смех, на всех языках звучавший одинаково задорно и оптимистично.

Это особенно злило молодого человека, хотя он и понимал, что отдыхающие на берегу моря люди вовсе не обязаны прекратить веселиться из-за того, что сам он не в состоянии даже улыбнуться. Просто видеть этих счастливых и довольных жизнью отдыхающих было невыносимо. Его-то жизнь — теперь он окончательно в этом убедился! — была напрасной, она закончилась после того, как Анна снова ответила отказом на его предложение! В который уже раз он проиграл? Гумилев давно сбился со счета, но одно знал точно: это предложение, сделанное Анне в первый же день, когда он вернулся в Россию из Африки и встретил ее, будет последним. И не только потому, что больше он никогда не станет перед ней унижаться. Он вообще не будет жить дальше, ведь в такой жизни, какую он вел в последние годы, нет ни малейшего смысла. Он убьет себя — как только эти глупые отдыхающие разойдутся с пляжа и дадут ему выполнить задуманное.

Однако «глупые отдыхающие» не спешили покидать пляж и продолжали валяться на песке и гулять в полосе прибоя, не подозревая о том, что срывают планы отчаявшегося молодого поэта. Николай еще раз прошелся по соседствующему с пляжем кварталу, опять вернулся к морю и раздосадованно заскрипел зубами. Солнце уже почти село, его край касался воды, а народу на пляже словно бы стало еще больше! «Закатом любоваться явились! — вздохнул про себя Гумилев. — Чтоб им всем провалиться, не могли завтра прийти — ведь закат будет точно таким же!» Он прекрасно знал, что и закат, и восход каждый день бывает разным, знал это лучше всех собравшихся у моря людей, но в тот момент совершенно не думал об этом. Ему просто хотелось, чтобы все эти любители закатов куда-нибудь исчезли.