Мириам Анисимов - Ромен Гари, хамелеон Страница 18

Некоторые из Овчинских поселились в столице и жили достаточно состоятельно. Так, у Мины в Варшаве был брат, Авраам-Борух, тот, который называл себя Болеславом и работал адвокатом. Несмотря на дискриминационные ограничения, он получил образование в Варшавском университете, где в аудиториях для студентов-евреев были отведены отдельные места и где их нещадно били однокурсники. Это он изображен на фотографии 1949 года, сделанной за несколько месяцев до смерти; в надписи на обороте Гари называет его Борисом.

Аврааму-Боруху было двадцать два года, когда он женился на своей семнадцатилетней родственнице из Свечан Мириам (Марии) Овчинской, дочери Соломона Овчинского. Это произошло 22 апреля 1912 года{148} в Вильно; церемонию бракосочетания провел раввин Рубинштейн, который уже соединил узами брака Мину и Арье-Лейба.

Болеслав и Мария были прекрасной парой. Их сын Саша умер в восьмилетием возрасте, в 1921 году Гари сохранял связи со своей теткой{149} вплоть до ее кончины. После войны Мария Овчинская не раз ездила к племяннику в гости. До 1962 года она навещала его летом в Рокбрюн, а потом — в парижской квартире на рю дю Бак, 108. Мария была красивой, элегантной, высокой светловолосой женщиной и всегда носила на шее несколько ниток жемчуга. Она вела буржуазный образ жизни; так, на стенах в ее варшавской квартире висели несколько ценных полотен{150}. Тем не менее она не располагала никакими источниками дохода, и Ромен Гари в шестидесятых годах каждый месяц переводил тридцать долларов на ее валютный счет в банке «Польска Каса Опеки», что на улице Чацкего, 7. Когда Гари служил консулом в Лос-Анджелесе, он по не вполне понятной причине поручил своему секретарю Одетте Бенедиктис переводить эту сумму через «Бэнк оф Америка», дабы его имя не фигурировало в документах. Однажды банк в связи с небольшой задолженностью закрыл его счет без предупреждения и не стал переводить деньги в Польшу. Узнав об этом, Гари написал директору банка гневное письмо, в котором обвинял последнего в том, что из-за него тетя Мария «умирает с голоду».

Брат Мины Борух (Болеслав, Борис) Овчинский, адвокат в Варшаве. 1949.

Collection Diego Gary D. R.

В «Обещании на рассвете» Ромен Гари пишет, что они с матерью два года жили в Варшаве в самом неопределенном положении, ожидая визы консульства Франции, чтобы покинуть страну. Мать и сын остановились у брата Мины — Болеслава — на улице Познаньска, 22, в деловом центре города, неподалеку от бывшей почты и посольства Советского Союза{151}. Там же жила одна из ее сестер — Рахиль, работавшая зубным врачом, в «Псевдо» Гари называет ее Ольгой. Не стоит думать, что они жили в полной нищете: согласно заявлениям Мины Касев и документам, представленным ею по прибытии во Францию в специальный комиссариат Ниццы, она обладала вескими доказательствами своей состоятельности.

В те годы в Варшаве жили многие из членов семьи Овчинских — возможно, другие братья и сестры Мины. Но каково бы ни было на самом деле ее материальное положение, о Варшаве и у нее, и у Романа остались неприятные воспоминания{152}.

В своей автобиографии Гари ничего не говорит об условиях жизни и атмосфере, окружавшей в этом городе полмиллиона евреев. Он, как это часто бывает в его произведениях, останавливается на малозначительном впечатлении — детском спектакле, проходившем в престижном учебном заведении имени Михаля Крешмара, в котором, как уверяет Гари, он учился. Роман Касев якобы читал там драматическую поэму Адама Мицкевича «Конрад Валленрод», и ему горячо аплодировали. Но, по словам Софии Гаевской, второй жены посла Польши во Франции Станислава Гаевского, Роман Касев посещал школу Гурскиего, куда ходили дети из довольно скромных семей{153}. Кроме того, он занимался французским языком с репетитором Люсьеном Коллек де Любок (жил по адресу: Новы Жад, 3 в Варшаве), который станет прототипом Дьелева-Колека в «Обещании на рассвете»{154}. Начальное образование в Польше было общедоступным и бесплатным, а вот за обучение в гимназии приходилось платить, и туда поступало мало детей из еврейских семей. В Польше антисемитизм существовал на уровне государства, которое вело дискриминационную политику, закрывая евреям доступ к ряду профессий. Движение «Христианский деловой фронт» призывало к бойкоту магазинов, владельцами которых были евреи, а Союз студенчества сделал своим девизом принцип numerus clausus — «ограничение доступа евреев к образованию», который затем превратился в numerus nullus — «полный запрет». Юдофобские настроения в стране также подогревала католическая церковь, которая устами ксендзов, обращавших к пастве свои послания, призывала бороться с евреями. После всех этих злоключений Ромен Гари, даже став состоятельным человеком, до самой смерти продолжал бояться нищеты.

Гари рассказывал своей знакомой Барбаре Пшоняк{155}, что его мать очень боялась венерических болезней и потому в Варшаве решила свозить сына на просветительскую фотовыставку, посвященную сифилису, где висели, в частности, снимки людей с язвами. Увиденное привело Романа в ужас, но даже это не помешало ему на протяжении долгих лет оставаться постоянным клиентом публичных домов.

Чтобы лучше понять, какие чувства оставила Ромену Гари жизнь в Варшаве, стоит обратиться к четвертой{156} главе романа «Грустные клоуны». Польский еврей Раппапорт получает французское гражданство, и, как и Гари, меняет фамилию на Лямарн. По меньшей мере странно встретить подобного персонажа в книге еврейского писателя. Описывая унижения и гонения, которым подвергался в детстве Лямарн, Гари прибегает к антисемитским стереотипам, обычным для французской литературы XIX — начала XX веков.

Лямарн — как знать, может, это было его настоящее имя? — был невысокого роста; иссиня-черные, тщательно выкрашенные волосы спадали ему на смуглые щеки, как развернутые крылья ворона; его черты отличались своеобразной латиноамериканской красотой, как говорили раньше иностранцы. Но на самом деле он родился в Польше, в семье портного из Лодзи. Кроме того, у него были очень длинные трепещущие ресницы над умильными карими глазами, отличавшимися той приятностью на ощупь, которая больше пристала хорошим перчаткам, чем взгляду мужчины.

<…> Теперь ему исполнилось сорок семь, и у него был один из тех носов, которые, кажется, удлиняются с годами.