Дмитрий Жуков - Русские писатели XVII века Страница 18

И это было только начало.

Логгина расстригли в соборе в присутствии царя. Обряд лишения сана состоял в том, что с осужденного снимали священническую одежду, отстригали бороду и клок волос на голове. Когда с Логгина содрали однорядку и кафтан, он, как писал Аввакум, через порог в алтарь в глаза Никону плевал; распоясался, схватя с себя рубашку, в алтарь в глаза Никону бросил… «А в то время и царица в церкви была. На Логгина возложили цепь и, таща из церкви, били метлами и шелепами до Богоявленскова монастыря, и кинули в палатку нагова, и стрельцов на карауле поставили накрепко стоять».

Аввакум с Даниилом Костромским пытались еще раз воздействовать на царя и подали челобитную. Но царь твердо придерживался обещания, данного патриарху при поставлении, и снова передал челобитную Никону.

Даниила тоже расстригли, били и сослали в Астрахань, где уморили в земляной тюрьме. В столице царил террор. Одного за другим хватали ревнителей и рассылали их по тюрьмам в другие города. Подьячие патриаршего приказа ходили по церквам, прислушивались к разговорам, брали всех, кто был близок к арестованным. Прихожане из страха перестали ходить в церкви, где служила братия.

Царский духовник Вонифатьев затаился и молчал.

Расправа была жестокой, но по тем временам обычной. Надо думать, что и протопопы расправились бы с Никоном не менее жестоко, если бы не он, а они пришли к власти.

Когда Неронова в цепях и с цепями на шее везли по Москве, народ вышел провожать его, и многие плакали. А ведь совсем недавно суровых «ханжей и сусленников» ненавидели и даже били. Теперь же, когда власти расправились с ними, русские люди жалели их, а от сочувствия был всего один шаг до внимания их «бунтовщицким» речам.

И первым стал выступать перед народом Аввакум. Когда взяли Неронова, он пошел на паперть Казанской церкви читать поучения. Можно лишь догадываться, как и что говорил Аввакум; известно, что он «лишние слова говорил, что и не подобает говорити».

Тотчас явился в церковь патриарший протодьякон Григорий и подзадорил казанских попов:

— Разве вы не умеете читать поучения народу, что даете читать Аввакуму? Сами поучайте.

Как коршуны, следили за Аввакумом патриаршие люди, ожидая от него неверного шага. И он сделал его.

Обычно он оставался за главенствующего в церкви во время отлучек Неронова. 13 августа, в воскресенье, казанские попы, подзадоренные патриаршим протодьяконом, отняли у него «первенство».

— Первенство мне подобает по приказу батькову и по чину. Я протопоп, — сказал Аввакум.

— Протопоп ты в Юрьевце, а не нам, — ответил ему поп Иван Данилов.

На неверный шаг Аввакума толкнуло уязвленное самолюбие. Он мог бы еще примириться с казанскими попами, которые без Неронова стали прозябать, лишились корма из дворца, лишились многих богатых прихожан и потому уповали на связи Аввакума.

Он толкнулся в другие церкви, где от него отмахивались как от зачумленного. И тогда, собрав верных «овец», Аввакум стал служить в большом сарае на дворе у Неронова, в «сушиле».

— Бывают времена, когда и конюшня иной церкви лучше, — утешал Аввакум верных ему прихожан.

Это было уже преступление — нарушение всех церковных правил. Опрометью кинулся поп Иван Данилов на патриарший двор и сделал извет. Поп получил за донос подарок, сына его назначили в Казанский собор дьяконом. Выяснилось, что тот же поп Иван подбил других попов подать челобитную на Неронова патриарху.

В ночь на воскресенье 21 августа 1653 года патриарший стольник Борис Нелединский доказал свою верность Никону, вскоре сделавшему его боярином. С гиканьем ворвались его стрельцы в сушило, где Аввакум читал своим прихожанам перед заутреней «Беседы» Златоуста. Полетели на землю книги. Топча их, стрельцы стали теснить Аввакумово «стадо». Сам Нелединский подошел к Аввакуму, дал ему по шее и, схватив за волосы, потащил вон из сарая.

Человек сорок пригнали стрельцы на патриарший двор. Никон вышел на высокое крыльцо и проклял всех, а Аввакума велел привести к себе в крестовую палату.

Когда протопопа волокли к патриаршему двору, он взывал: «Надежда, не покинь! Упование, не оставь!», а как привели в крестовую, сердце загорелось. Патриарх и его дьяк Иван Кокошилов пробовали убеждать Аввакума, да куда там! Войдя в раж, он уже не сознавал, где находится. Патриарх не патриарх — теперь ему было все равно. Знай «косит несеянный плевел посреди пшеницы растущий».

Никон слушал его, слушал, а потом и говорит Кокошилову:

— Иван, а Иван, худа гадина протопоп сей. Намучаюсь я с ним.

— А ты, государь, учини ему конец, — посоветовал дьяк.

— Нельзя, брат. Боюсь, защита крепкая у него, — ответил Никон, помня о добром отношении к Аввакуму царя, царицы, Ртищева… А то бы протопоп не дожил до утра.

Никон приказал посадить его на цепь.

На рассвете Аввакума бросили в телегу, привязали руки и повезли в Андроньев монастырь. Три дня сидел он в темном помещении без воды и пищи. «Никто ко мне не приходил, токмо мыши, и тараканы, и сверчки кричат, и блох довольно». На четвертый день пришел к нему архимандрит с братией и стал журить, что патриарху не покорился, а Аввакум «от писания бранил Никона да лаял». Монахи потащили его за цепь в церковь, драли за волосы и плевали в глаза…

Через десять дней его снова повели на патриарший двор. Дело это оказалось нелегким. Богатырь Аввакум яростно сопротивлялся. Наконец его ухватили за рукава, спускавшиеся по моде того времени до колен, растянули и повели по городу, «как разбойника».

Протодьякон Григорий допрашивал его о последней челобитной. Но допроса не получилось. Бранились они, бранились, пока протодьякон не выругался «матерно» и не велел увести Аввакума в монастырь.

И тогда же заготовили указ Никона — «Великого Государя Никона» — о том, что «протопопа Юрьевца Повольского Входу Иерусалимского за его многое бесчинство сослать з женою и з детьми в Сибирской город на Лену».

14 сентября из заключения Аввакум написал Неронову письмо о своем аресте и бедствиях братии, а на другой день протопопа повезли расстригать к Успенскому собору. Ехала телега, гремела по бревенчатым мостовым московских улиц, а навстречу ей двигалась длинная процессия с крестами. Был Никитин день, и вся знать московская с церковными властями шла в Басманную слободу к церкви Великомученика Никиты. Опутанный цепями, Аввакум ехал «против крестов», не смея поднять глаз — все его знакомцы были здесь, все видели его унижение… Но не знал еще Аввакум, что многие глядят на него во все глаза не с презрением, а с жалостью. И слава праведника и мученика уже ложилась на его широкие плечи.

В соборе служили обедню в присутствии царя, и Аввакума долго держали на пороге. После обедни Алексей Михайлович сошел с трона и упросил Никона не расстригать протопопа. Видно, тронул Аввакум сердце царя, любившего талантливых людей, да и сердобольная царица за него просила…