А. Шеллер - Джироламо Савонарола. Его жизнь и общественная деятельность Страница 18

На дружеские советы отказаться от проповеди в этот день Савонарола горячо ответил:

– Из страха перед людьми я не могу оставить народ без проповеди в тот день, когда Господь повелел своим ученикам возвестить миру его учение!

Роковой день настал. Кафедру рано утром вычистили приверженцы Савонаролы до его прибытия в храм. Он пришел в церковь, окруженный тесной толпой друзей, миновав толпу нарядной “золотой” молодежи, нагло смотревшей на него. Он начал проповедь о значении веры, обратился к добрым об ожидающих их страданиях, перешел к злым, которые не знают, что творят, и прибавил:

– Я замолчал бы только тогда, когда моя проповедь могла бы принести вред или если бы боялся произвести ею беспорядки.

Вдруг раздался треск сваленной на пол железной кружки, грянул барабанный бой, начался грохот скамьями, и наполовину выломанные двери храма распахнулись настежь. Все бросились бежать кто куда попало; какие-то защитники Савонаролы добыли оружие; их испугались еще более, считая за “золотую” молодежь, пришедшую резать кого попало.

– А, злые не хотят прощения! – крикнул Савонарола, стараясь заглушить шум. – Подождите же, успокойтесь!..

Никто не слушал. Он поднял распятие и крикнул:

– Надейтесь на Него и ничего не бойтесь!

Голос затерялся среди смятения. Тогда Савонарола склонил колени и стал молиться... Не скоро могли его вывести обратно в монастырь Сан-Марко, где он и докончил среди кружка монахов свою проповедь, прерванную ловко устроенным бесчинством “кампаньяцци”.

“Беснующиеся” торжествовали: оставив бесчинствовавшую молодежь без наказания, они предали пыткам некоторых из народников, издали запрещения монахам проповедовать и стали обсуждать вопрос об изгнании из города Савонаролы во имя народного спокойствия; они не сделали этого, так как со дня на день ожидали папского отлучения Савонаролы от церкви. Дженнаццано, опять бежавший в Рим, торопил папу отлучить от церкви “губителя флорентийского народа” и “орудие дьявола”. Тщетно попробовал Савонарола письменно образумить папу, доказав свою правоту, – отлучение было подписано 12 мая. Оно было написано осторожно, в виде письма, и обращено не прямо к народу, а к монахам монастыря Сантиссима Аннунциата. От монахов оно перешло во Флоренцию и после долгих колебаний было вывешено в главных церквах разных кварталов города. Что-то нерешительное и трусливое было в этом отлучении: учение Савонаролы называл папа “подозрительным” и оговаривался, что проповеди кажутся ему такими, “насколько он слышал о них”. С этого дня в истории Савонаролы начинается новый период. Он открыто выступает против папства, явно порывая связи с церковной иерархиею. 19 июня появилось его первое послание против отлучения, где он признавал “отлучение недействительным перед Богом и людьми, так как оно составлено на основаниях и обвинениях, измышленных его врагами”. Во втором послании против отлучения он прямо говорит, что “было бы ослиным терпением, заячьей трусостью и глупостью подчиняться всякому и каждому осуждению”. Тем не менее, 22 июня все флорентийское духовенство и францисканские монахи собрались в собор, зазвонили в колокола, при красноватом свете четырех факелов прочли отлучение, затем погасили все огни, и церковь охватили тьма и гробовая тишина.

Глава VI

Перемена в настроении во Флоренции. – Заговор Петра Медичи. – Протест Савонаролы против отлучения. – Возбуждение против Савонаролы. – Его отношение к враждебным проискам. – Намерение созвать собор. – Перехваченное письмо к Карлу VIII. – Предложение огненной пробы. – Осада и взятие Сан-Марко. – Плен Савонаролы

Флоренция сразу сделалась неузнаваемой. Члены сеньории состояли в это время почти сплошь из “беснующихся”, и потому они допустили “золотую” молодежь бесчинствовать сколько ей угодно. Город наводнился сразу пасквилями, грязными песнями, бесстыдными сатирами против доминиканцев и Савонаролы. Пьяные кутилы и падшие женщины как бы решили вознаградить себя за долгое время воздержания, и город казался сплошным вертепом. Но через месяц сеньория, избранная на июль и август, явилась сторонницей Савонаролы, и в Рим отправилась просьба об отмене отлучения. Флорентийский посланник в Риме усердно искал покровителей для Савонаролы и не без успеха, хотя среди людей, готовых хлопотать за Савонаролу, были и такие, которые прямо требовали крупных взяток, так как в Риме за деньги добывалось все. В это время произошло происшествие, смутившее на минуту самого Александра Борджиа: герцог Кандия, старший сын папы, убил и бросил в Тибр своего брата, кардинала Валенции, приревновав к нему свою сестру, знаменитую Лукрецию Борджиа. Потрясенный папа заперся в своем дворце, приказал кардиналам серьезнее взглянуть на церковные дела и, казалось, готов был начать новую жизнь. Савонарола, веривший в возможность перерождения людей, написал трогательное письмо к папе, утешая его и говоря о покаянии. Рядом с этим письмом отправились в Рим еще два послания, защищавшие Савонаролу и подписанные: одно – 250 доминиканцами, другое – 363 гражданами. Просили отмены отлучения уже ради того, что Савонарола был необходим как поддержка во время господствовавшей в городе чумы. Чума заглянула и в монастырь Сан-Марко, откуда Савонароле предлагали удалиться за город; он воспользовался этим предложением богатых граждан, но не для себя, а для молодых послушников, в числе которых был и его брат Аврелий; удалив их, он мог удобнее разместить монахов и избавить монастырь от скученности народа. Практическая распорядительность не покидала его никогда. Сам он, хотя и был обречен на бездействие, однако был бодр, утешал ближних и даже издал “Медицинский трактат о чуме”, в котором говорил, как следует поступать, чтобы сохранить в порядке и спокойствии душу и тело, и советовал быть умеренным в пище и питье, не терять бодрости и веселости, самоотверженно служить больным, даже если это враги. Чума, страшно встревожившая город, прошла, однако, скорее, чем можно было ожидать. Но прошла она – явилась новая тревога: открылся заговор Петра Медичи против республики, в который были замешаны очень видные люди и, между прочим, старик Бернардо дель Неро. Виновных привлекли к суду “восьми”, которые заведовали политическими и уголовными судебными делами и менялись каждые четыре месяца, и эти судьи испугались исполнить свои обязанности и навлечь на себя в будущем мщение родни подсудимых. Начался запутанный процесс, который выказал трусость многих перед сторонниками Медичисов, и кончилось дело казнью и конфискацией имуществ пяти человек. Затем начались снова распутства и наглые выходки “золотой” молодежи и женщин легкого поведения. А Савонарола все сидел в своей келье, писал новые сочинения, издал “Триумф Креста”, замечательное изложение значения христианской веры, но тем не менее не мог проповедовать, хотя его проповедь была нужна и друзья настаивали на ее необходимости. Настало Рождество. Савонарола решился отслужить обедню, причастил монахов и толпу сошедшихся к нему граждан, сказал перед церковью торжественную речь собравшимся. Это было начало активного протеста против отлучения. Друзья известили Савонаролу, что с разрешения сеньории в соборе опять устроены сиденья и ступени около окон, то есть все готово для новой проповеди любимого проповедника. Он дал обещание выйти на кафедру в воскресенье 11 февраля 1498 года. Тщетно пробовал флорентийский архиепископ Леонард Медичи протестовать против этого: сеньория объявила ему, что в случае его сопротивления его немедленно лишат сана и признают мятежником. Смелый шаг протеста против Рима был сделан, и Савонарола заговорил снова, на этот раз об отлучении, об авторитете папы, о свободе совести и праве не подчиняться неправильным распоряжениям. Он прямо сказал, что его преследуют не ради религии, а потому, что хотят уничтожить республику и снова вернуть в страну тирана. Они ненавидят и его, Савонаролу, не за противоречия догматам религии, а за то, что он обличает порочное духовенство. “Ты был в Риме, – восклицал он, – и знаешь жизнь этих священнослужителей. Скажи же мне, кажутся ли они носителями церкви или светскими людьми? У них придворные, оруженосцы, лошади и собаки; их дома полны тканых обоев, шелковых тканей, ароматных курений и слуг: похоже ли все это на церковь Божию? Их высокомерие наполняет весь свет и не меньше того их алчность. Все делается за деньги; их колокола звонят для их корысти; они кричат только о добыче денег, хлеба и свечей. Для вечерен и молебнов они становятся в хор, надеясь что-нибудь заработать, а на заутрени их не увидишь, так как тут ничего не добудешь. Они продают места, продают таинства, продают обряд крещения, продают все. И еще толкуют об отлучении!” Горячо протестуя в последней своей проповеди перед карнавалом против отлучения, Савонарола доказывал, что он стоит за безупречную жизнь, за добродетели, что отлучение, запрещающее ему делать доброе дело, исходит от дьявола. “И какое отлучение может заставить нас бездействовать, когда дело идет о спасении людей? Этот долг выше всяких отлучений, от кого бы они ни исходили. Если бы стали подчиняться несправедливым решениям, то какой-нибудь дурной папа мог бы погубить всю церковь и ему все-таки пришлось бы подчиняться? Впрочем, нужно сказать, что такие отлучения в наши дни дешевый товар. За четыре лиры можно отлучить кого угодно; потому отлучения и не стоят ничего”. После этой проповеди Савонарола заявил, что в последний день карнавала он будет служить обедню и благословит народ на площади Сан-Марко. “И пусть каждый молится в это время, – страстно сказал он, – чтобы Господь ниспослал на меня свой пламень и низверг бы меня в ад, если моя проповедь исходит не от Него”. Этот последний день карнавала прошел торжественно: Савонарола причастил и благословил народ, по городу собирали на бедных, на площади второй раз происходило сожжение суетных вещей, но разнузданная “золотая” молодежь на этот раз то тут, то там оскорбляла “плакальщиков”, то есть партию Савонаролы, и производила скандалы. Вообще каждый, даже недальновидный наблюдатель мог теперь заметить, что страшная буря близка и что дело идет уже не о какой-нибудь одной флорентийской республике, а о папстве, о католической церкви. По Италии, по Франции, по Германии разносились брошюры, говорившие о проповедях Савонаролы, везде видели в нем великого поборника обновления церкви. В вечном городе прелаты, кардиналы и сам папа были в ярости на монаха, осмелившегося видеть высший авторитет только в Боге и в своей совести; флорентийского посла осуждали недовольные Флоренцией и сеньорией люди, а в августинской церкви перед избранной публикой и князьями церкви Дженнаццано кричал как бесноватый против Савонаролы, раздражив, впрочем, слушателей своей бессодержательной руганью. Кардиналы из более дальновидных итальянцев подсказали наконец папе, что медлить нельзя, что в церкви готовится раскол и что стоит только во главе противников встать влиятельному лицу, чтобы дело стало опасным.