Элина Быстрицкая - Звезды на небе Страница 19

На это мне было нечего ответить. Лишь позже я поняла, что сморозила глупость и обидела известного режиссера, всуе помянув студию, над фильмами которой тогда много потешались. Мне нужно было ему просто сказать, что героиня «Неоконченной повести» – врач, а я с военных лет боготворю врачей и считаю, что жертвеннее и благороднее этой профессии на земле нет…

Эрмлер, без сомнения, выдающийся человек и режиссер. В то время, когда я с ним познакомилась, было принято восхищаться ветеранами партии, героикой Гражданской войны, пафосом социалистического строительства. Такими нас воспитали, и здесь ничего, как говорится, ни убавить, ни прибавить. Героики в жизни Фридриха Марковича было много. Он вступил в партию в 1919 году. В Гражданскую был в рядах Красной армии, служил в органах ВЧК. Его карьера кинематографиста началась в 1923 году с поступления на актерское отделение Ленинградского института экранного искусства – был тогда такой. Работал в сценарном отделе ленинградской кинофабрики «Севзапкино», вскоре организовал экспериментальную киномастерскую.

Именно в этой мастерской он поставил свой первый фильм – эксцентрическую комедию «Скарлатина».

В двадцатые годы фильмы Эрмлера вызывали бурные дискуссии в обществе. Он был по характеру экспериментатором, чутко слышал все новое. Одним из первых кинематографистов оценил возможности звукового кино и снял первый звуковой фильм «Встречный».

Творчество Эрмлера мы изучали в институте – при жизни режиссера его фильмы стали классикой. Об одних его картинах я лишь слышала, другие видела, о третьих ничего не знала. Но одна лента мне была особенно близка – «Она защищает Родину», в которой русскую женщину, Прасковью Лукьянову, блестяще сыграла Вера Марецкая. Это был фильм о войне, а все, что касалось войны, для меня свято.

Сниматься в фильмах у Эрмлера считалось сверхпочетно. Это я понимала. Как и то, что я, начинающая киноактриса, в случае удачи могла получить «пропуск» в большое кино. Но, конечно, такие меркантильные соображения не являлись для меня главными: Эрмлер был человеком-легендой, а прикосновение к легенде всегда волнует. Очень вдохновляло и то, что «Неоконченная повесть» – первый советский цветной фильм. На Западе, в Голливуде, тогда уже почти полностью перешли на съемки цветных картин. И у нас наконец тоже решились попробовать. И дело здесь было не только в рутине и косности. Цветной фильм стоил намного дороже черно-белого. С улыбкой сегодня приходится вспоминать тогдашние бурные дискуссии о черно-белом и цветном кино, о том, что черно-белое является более «жизнеспособным и действенным».

Я была, впрочем, далека от этих дискуссий – вчерашняя студентка, начинающая киноактриса, пытающаяся поймать свою удачу. Но мне очень хотелось увидеть себя на экране в цвете, в красках. Я мало думала о том, что буду участвовать в очередном масштабном эксперименте Эрмлера, – после «Неоконченной повести» недоверие к цветному кино оказалось разрушено. Так бывает: мы делаем работу, значимость которой проявляется лишь по прошествии времени.

Но вернусь к тем дням, когда делала выбор между «Неоконченной повестью» и «Двенадцатой ночью». Я не восприняла слова Яна Борисовича Фрида всерьез, потому что мне было просто непонятно, что может помешать Эрмлеру снять фильм. Лишь позже я узнала, что поводом для его неприятностей послужила работа над какой-то комедией, где Игорь Ильинский ехал на белой «Чайке» и бросал реплики, которые бдительные киношные чиновники сочли крамольными, издевательскими для высоких руководителей страны. Тогда ведь выискивалась крамола везде, в том числе и там, где ее заведомо быть не могло. Но Эрмлера даже после фильма «Великий гражданин», посвященного памяти С.М. Кирова, уже обвиняли в том, что он находится в плену «ошибочных воззрений».

Эрмлер, как я теперь понимаю, тяжело переживал нападки, хмурое недовольство руководящих деятелей. К тому же он тяжело болел, жизнь его основательно потрепала, хотя было ему всего пятьдесят. Эрмлер защищался одиночеством. У него в комнате стояла то ли раскладушка, то ли старый диван, он все время лежал и выходил только на съемки. А в комнату никому не разрешалось заходить, нам говорили, что Фридрих Маркович отдыхает…

Когда началась работа над картиной, я поняла, какое это счастье – быть рядом с таким режиссером как Эрмлер. Никакие институты не могли научить мастерству лучше, чем он! Он был удивительно тактичный и чуткий человек. Вспоминаю, как меня сильно обидел мой партнер Сергей Бондарчук, бросив в мой адрес какие-то грубые слова – не хочется даже вспоминать. Я расплакалась, грим испортился. Меня успокаивали, а Эрмлер спросил:

– В чем дело?

– Не буду сниматься с Бондарчуком! – сквозь слезы и всхлипы заявила я.

Эрмлер понял меня и в тот съемочный день стал сам моим партнером. Меня снимали крупным планом, а моего «партнера» так, чтобы не была заметна подмена.

Я обиделась на Бондарчука, но все-таки мне пришлось понять простую истину: создавать что-то действительно ценное можно, лишь переступая через обиды и прочие эмоции. Входи в роль и делай то, что должен делать персонаж. Требуется время, чтобы к этому привыкнуть.

Вопреки пессимистическим прогнозам Я.Б. Фрида, Эрмлер успешно закончил наш фильм. После премьеры – естественно, в Москве и Ленинграде – «Неоконченная повесть» начала неторопливое шествие по экранам страны. Копий было мало – за этим не скрывался злой умысел, просто экономили на пленке. Прошло довольно много времени, прежде чем наш фильм добрался до Камчатки, где в то время служил отец. Мама тогда гостила у него. Вдвоем они посмотрели фильм… Он произвел на них большое впечатление: родители с трудом верили, что на экране – я, их дочь. Была зима, Петропавловск-Камчатский заметала свирепая пурга, ночь начиналась рано – темень и круговороты снега. Между домами и вдоль улиц были протянуты канаты, и люди шли, держась за них, чтобы пурга не сбила с ног, не унесла, не замела. Так каждый вечер мама и папа, держась за эти веревки, ходили в кинотеатр на встречу со своей своенравной дочерью. Они приглашали с собою друзей и очень гордились мной. Как мне хотелось быть в эти часы с ними! Но где Вильнюс, Ленинград, Москва, а где Камчатка…

Папа меня «простил» после арбузовской «Тани». После «Неоконченной повести» он меня признал.

Успех был триумфальным. В одной рецензии я прочитала, что это фильм о духовном мире советской интеллигенции. Боже мой, какова была тогда привычка к штампам, к подготовленным кем-то для нас формулам!

Фильм «Неоконченная повесть» удивительно совпадал с моими собственными настроениями и, как потом оказалось, с настроениями многих людей. Недавно закончилась война с ее кровью, грязью, страданиями. В нашей жизни было мало светлых красок – боль недавних потерь превращала ее в непрерывную, изнурительную борьбу за выживание. Главной нашей опорой были надежды и… любовь – к родным, близким, к стране. Мы всерьез считали, что, как можно лучше выполняя свой долг, поможем стране встать на ноги после войны. И когда это произойдет, сами станем жить лучше.

Все, кто играл в «Неоконченной повести», считали, что мы делаем фильм о волшебной силе любви – к женщине и к жизни. Меня много снимали крупными планами – Элину Быстрицкую узнала вся страна…

Любопытно, как по-разному оценивали фильм наши и зарубежные кинозрители. Об отношении и оценке советских зрителей я могу судить по нескончаемому потоку писем. Они шли на студию – на мое имя или на имя моей героини, Елизаветы Максимовны Муромцевой. «Дорогая Елизавета Максимовна!» – обращались ко мне, то есть к моей героине, тысячи людей. Две главные мысли легко выделялись в тех посланиях: «именно таким должен быть советский врач» и я «сумела показать подлинное величие и духовную красоту простого советского человека». Такой прямолинейный подход меня ничуть не смущал – я и сама думала почти так же.

В год выхода на экраны «Неоконченной повести» под ее влиянием десятки тысяч девушек пошли учиться в медицинские институты. Они стали прекрасными врачами. И одна из них впоследствии даже спасла меня…

По-иному воспринимался фильм на Западе. Он широко демонстрировался во время Недели советского кино во Франции – наши кинодеятели проницательно увидели в нем возможность показать «кинотовар» лицом – этот фильм выпадал из ряда производственно-помпезных лент.

Я тогда не очень понимала такие тонкости и потому с немалым удивлением читала во французской прессе, за что «они» хвалят фильм и мою героиню.

В большой статье в «Информасьон» делался, например, вывод: появился советский фильм, в котором утверждается, что «только работы еще недостаточно для счастья». Его героиня, врач, берет на себя смелость во время заседания районного совета заявить, что заводы отравляют воздух, а директора смеются над этим, ибо «для них важно только выполнение плана. Счастье людей их не интересует».