Адольф Демченко - Н. Г. Чернышевский. Научная биография (1828–1858) Страница 19

Последний училищный экзамен состоялся в конце июня 1842 г., и в «Именных перечневых ведомостях за 1841–42 уч. год» против фамилии Чернышевского появились записи: «поведения очень хорошего, способностей, прилежания и успехов хороших», выбыл «в семинарию».[176] Свой путь он определил точно и, как ему казалось, окончательно: после семинарии поступить в духовную академию, и на поприще богословских наук добиться известности, славы.[177] «Мне особенно памятна весна 1842 года, – вспоминал А. Ф. Раев. – Я приступил к подготовке к экзамену в гимназию. В виде отдыха я почти каждодневно гулял по вечерам с Н. Г. по Сергиевской улице города Саратова, на которой мы оба жили в соседних домах. Наши разговоры главным образом касались поступления в высшее учебное заведение и дальнейшего затем устройства. Меня удивляло ясное сознание им этого предмета. Высказав ему, чего хотелось бы мне, я спросил его, чего он желал бы. С первого раза он уклонился от прямого ответа на этот вопрос, но потом сказал: „Славы я желал бы”. Слова эти сделали на меня впечатление».[178] В связи с этим невольно припоминается высказывание Чернышевского о молодом Гоголе: «…Был одарён этим орлиным стремлением к неизмеримой высоте: ему всё казалось мало́ и низко, чего достигал он или что создавал он» (III, 635). Если беседа молодых людей касалась, по свидетельству А. Ф. Раева, «высшего учебного заведения», то для самого А. Ф. Раева это были мысли об университете (поступил туда в 1843 г.),[179] а для Чернышевского – о духовной академии, только по её поводу он мог иметь тогда, как выразился мемуарист, «ясное сознание этого предмета». Именно на этой стезе мечты о славе, признание в желании которой и засвидетельствовал А. Ф. Раев, приобретали чёткое осознанное выражение.[180]

С внушёнными отцом мыслями о духовной академии Николай Чернышевский впервые взял перо; теперь они окрепли, превратились в осознанную цель, и с ними он вступал в новую фазу развития, результат которого так ясно предвидел и ждал.

6. В семинарии

С 7 сентября 1842 г. пошёл первый для Чернышевского семинарский учебный год,[181] положивший начало выполнению далеко задуманного плана продвижения по духовным степеням, а уже 3 февраля 1844 г. в письме к уехавшему в Петербург А. Ф. Раеву читаем: «Разумеется, скучно в семинарии. <…> Уж если разобрать только, то лучше всего не поступать бы никуда, прямо в университет. <…> Дрязги семинарские превосходят всё описание. Час от часу всё хуже, глубже и пакостнее» (XIV, 6). 29 декабря 1845 г. он подал прошение об увольнении из семинарии. Письмо и последовавшее через полтора года увольнение фиксируют настолько резкую и скорую перемену в мыслях и жизненных планах, что биограф вправе говорить о пережитом кризисе, бесповоротно изменившем прежние решения посвятить жизнь богословию. Важнейшая биографическая задача – исследовать источники этого кризиса, выявить его слагаемые. Основным материалом здесь служат документы семинарского архива. К сожалению, они не дошли до нашего времени в первоначальном перечне, многие из них не сохранились, в том числе очень ценные, имеющие к Чернышевскому прямое отношение. Но и уцелевшие «дела» использовались далеко не полно, фрагментарно. Между тем обследование семинарского фонда позволило выявить не учтённые исследователями данные и во многом воссоздать конкретные черты обстановки и условий, которые способствовали решительному пересмотру Чернышевским недавних верований и ориентаций.

В ту пору семинария вошла в 13-й год существования и не значилась старейшей или лучшей. Это было рядовое, ничем не выделявшееся духовное учебное заведение, приспособленное для нужд обширной епархии. Со своей основной задачей подготовки городских и сельских священников оно справлялось в общем успешно, но когда много лет спустя появилась потребность перечислить «именитых» выпускников, оказалось, что среди них лишь очень немногие достигли учёной степени магистра богословия и преподавательских должностей в духовных академиях.[182] Парадокс истории Саратовской семинарии: Чернышевский как один из её воспитанников «прославил» её на поприще, противоположном самой сущности семинарского образования. И если сегодня извлекаются почти двухсотлетней давности факты – подробности семинарской жизни, то ради того только, чтобы говорить о человеке, имя которого семинария тщательно избегала и предала архивному забвению.

Семинария размещалась в четырёх каменных зданиях. Первое трёхэтажное значилось главным корпусом (ныне Областной музей краеведения). В нижнем этаже со сводами были комнаты для семинарских служителей и общежитие для «казённокоштных» учеников (бурсаков), здесь же находились кухни, кладовые и прочие службы. На среднем этаже – комнаты ректора, инспектора, помещение для библиотеки и семинарского правления с его архивом. Весь верхний этаж отведён также под общежитие для бурсаков. «Дом сей по наружности оштукатурен, впереди коего имеется 11 полуколонн коринфского ордена и того ж ордена 10 полуколонн с разными по наружности лепными украшениями». Здесь Чернышевский часто бывал, навещая оддоклассников-бурсаков или являясь по учебным делам в семинарское правление.

Во дворе, окружённом каменным забором с двумя воротами, находились два каменных флигеля – двухэтажный, отведённый под складские помещения, одноэтажный со столовой, кухней, хлебопекарней и баней, деревянный экипажный сарай на восемь лошадей.

По соседству с главным зданием («на особом дворе») располагались еще два семинарских дома – больница с аптекой, кухней, «приводным покоем» и комнатой для лекаря («смотрителя») и жилой преподавательский дом на 10 квартир.

Учебные классы семинарии размещались в четвёртом здании, расположенном через улицу от семинарского двора – «двухэтажный с мезонином дом, под коим имеются выхода со сводами».[183] Семинарские классы и зал собрания находились в верхнем этаже. Чернышевский-семинарист занимался именно здесь. Нижний этаж с 1834 г. (после разделения училища на 1-е и 2-е) занимали классы 2-го уездно-приходского училища и жилые комнаты «полнокоштных» учеников.[184]

Шестилетний курс семинарского обучения складывался из трёх двухгодичных отделений: низшего (словесности или риторики), среднего (философского) и высшего (богословского). Каждое из отделений делилось на две равнозначные части (два параллельных класса), и Чернышевский во всё время пребывания в семиаарии (три с половиной года) учился во второй (2-м классе).

В семинарии, писал впоследствии один из её воспитанников первой половины 1840-х годов, «всё шло каким-то рутинным схоластическим ходом, <…> слишком обыденным: ученики едва не наперёд знали, что и от кого они услышат на лекциях завтра».[185] «Начала старой, рутинной, стояче-гнилой жизни господствовали ещё во всей своей силе», – свидетельствовал другой современник, бывший ученик Саратовской семинарии.[186] Учеников старательно натаскивали прежде всего по церковным премудростям. В начальные два года Чернышевский изучал православное исповедание, Священное Писание, Пасхалию (определение дней пасхи и церковных праздников, имеющих к ней отношение), историю богослужебных книг. Из общеобразовательных предметов – словесность (по «Риторике» Бургия), всеобщую историю (по учебнику Шрекка), алгебру и геометрию (по учебникам Себржинского, Райковского и Фусса). Из языков – латинский, греческий и татарский (последний был необязательным, и в «татарский класс» записывались только желающие). В среднем отделении к этим предметам присоединялись курсы церковно-библейской истории, философии (по учебникам Винклера, Баумейстера, архимандрита Гавриила), российской истории (как продолжение всеобщей), опытной психологии, физики. В высшем богословском классе начиналось настоящее столпотворение «всех наук света», по выражению современника: «Кроме специальных, богословских, мы проходили химию, физику, минералогию, ботанику, зоологию, растениеводство, скотоводство, агрономию, геологию, геодезию, медицину и пр., и пр., что теперь и названий-то уж не припомнишь. <…> Химию, например, мы изучали без лаборатории и каких бы то ни было пособий. А поэтому кислород, например, мы представляли себе, что это есть что-нибудь вроде уксуса; водород – вроде пара и тумана, из которого образуется вода; углерод – вроде вонючего дыма и т. п. <…> Мы изучали минералогию, не видевши, кроме одного булыжника, ни одного камня; пахали различными плугами, сеяли, молотили и веяли различных конструкций машинами, не видевши никогда ни одной».[187] Чернышевский рано понял, что схоластическое усвоение «семинарской энциклопедии» – пустая трата времени, и сделал всё от него зависящее, чтобы избавиться от необходимости «проходить» её.