Инна Соболева - Великие князья Дома Романовых Страница 19

Константин окончательно взбунтовался! Мало без него бунтовщиков в России!

Через три дня он скончался в Витебске. Там свирепствовала холера. Заразился. Мучился недолго, всего 4 часа. Последние слова произнес по-польски: «Скажи государю, что я умираю, молю его простить полякам», – попросил он жену.

Принято считать, что Константин Павлович был первым за последнее столетие из Романовых-мужчин, чья смерть не была насильственной.

Правда, есть и другая версия. Она станет очевидна любому, кто внимательно прочитает о «непатриотичном» поведении великого князя, о его нежелании подчиняться воле брата-монарха, о неожиданной и такой своевременной смерти генерала Дибича. Что ж, говорят, война все спишет. Если нужно, и холера все спишет. К тому же симптомы отравления с симптомами холеры схожи. Правда, холера заразна, отравление – нет. А между тем Жанетта ни на минуту не отходила от умирающего мужа, покрывала поцелуями его немеющие губы, его руки. И вот ведь чудо – не заразилась…

Но с уходом мужа жизнь постепенно, медленно начала уходить и из нее. Она скончалась в годовщину начала восстания, успела узнать, что Николай Павлович не внял просьбе умирающего брата: генерал Паскевич жестоко подавил восстание, большинство его зачинщиков убито. В их числе – ее родственники и друзья. Больше ничто не держало ее на этой земле.

Неожиданный наследник

Когда Екатерине Великой оставалось жить на земле всего четыре с половиной месяца, судьба сделала ей последний подарок: снова, как 19 лет назад, она с восторгом взяла на руки новорожденного внука. «Сегодня в три часа утра мамаша родила большущего мальчика, которого назвали Николаем (это первый Николай в семействе Романовых, потом имя станет самым популярным. – И. С.). Голос у него бас, и кричит он удивительно, – писала она верному Гримму, – длиною он – аршин без двух вершков, а руки лишь немного поменьше моих. В жизнь мою в первый раз вижу такого рыцаря. Если он будет продолжать, как начал, то братья окажутся карликами перед этим колоссом».

Через две недели – новое письмо, полное восторгов и умиления: «Рыцарь Николай уже три дня кушает кашку, потому что беспрестанно просит есть. Я полагаю, что никогда осьмидневный ребенок не пользовался таким угощением – это неслыханное дело. У нянек просто руки опускаются от удивления… Он смотрит на всех во все глаза, голову держит прямо и поворачивает не хуже моего». Восторженные письма бабушки напоминают те, что она писала, наблюдая, как растет Александр.

Но есть одно письмо (тому же Гримму), в котором – удивительное, неожиданное пророчество: «Я стала бабушкой третьего внука, который по необыкновенной силе своей предназначен, кажется мне, также царствовать, хотя у него и есть два старших брата». И не только братья. Отцу «рыцаря», законному наследнику государыни, всего 42 года, да и сама она еще полна сил. Может быть, предчувствовала и свою смерть, и то, что сыну долго на троне не усидеть? Кто знает. Но то, что пророчество сбылось и Николай тридцать лет правил Россией – факт. И еще: бабушку он не любил. Стены его рабочего кабинета были плотно увешаны портретами родственников и предшественников, великих и не очень. Среди них не было только одного портрета – Екатерины Великой. Ничего удивительного: матушка, Мария Федоровна, сделала все, чтобы передать младшим детям свою ненависть к покойной свекрови. Что же касается бабушкиного пророчества, Николай Павлович о нем не знал: письма императрицы к Гримму будут опубликованы позднее.

Принято считать, что к воспитанию Николая, в отличие от его старших братьев, Екатерина касательства не имела. Причина этого распространенного заблуждения в том, что он был слишком мал, когда она умерла: казалось, не могла успеть хоть как-то повлиять на его воспитание. Но она успела. Именно ей Николай обязан единственной отрадой своих детских лет: это она назначила его няней молоденькую англичанку Евгению Лайон. Она (единственная из окружавших его взрослых) мальчика нежно любила, и он отвечал ей столь же преданной любовью. Няня-львица, как, слегка искажая ее фамилию, называл Евгению маленький воспитанник, была смела, решительна, энергична; всегда бросалась на защиту малыша, не боялась возражать даже Марии Федоровне, которая вообще-то возражений не терпела. Императрица не раз убеждалась, что последствия самоуправства Лайон ничего кроме пользы мальчику не приносят. Придуманная англичанкой система закаливания ребенка, казавшаяся придворным излишне суровой, привела к тому, что Николай, будучи и от рождения богатырского сложения, вырос в настоящего чудо-богатыря, восхищающего отменным здоровьем и решительным характером. Правда, он до истерики боялся грозы, фейерверков, пушечных выстрелов. Преодолеть этот страх удалось только к десяти годам.

Лайон была вспыльчива, но отходчива, часто гневалась, но в большинстве случаев была необыкновенно добра и нежна. Протестантка по исповеданию, она научила Николая по-русски читать «Отче наш» и «Богородицу», по-православному складывать пальцы для крестного знамения; так ярко и доходчиво объяснила малышу смысл десяти заповедей, что он запомнил ее объяснения навсегда. К сожалению, она не внушила ему одного из главных качеств христианина: умения прощать. Дело в том, что Лайон страстно ненавидела поляков: они причинили ей много горя. Эту ненависть передала и своему питомцу (Николай сам в этом признавался, уже будучи самодержцем) и тем самым доставила Польше немало неприятностей.

Главный надзор за воспитанием младшего внука бабушка успела поручить Шарлотте Карловне Ливен. И тоже оказала ему немалую услугу. Эта женщина в продолжение тридцати с лишним лет, при четырех императорах играла весьма заметную роль при русском дворе.

Шарлотта Карловна и ее муж происходили из фамилий родовитых, но бедных до такой степени, что у их детей в детстве иногда не было башмаков, и они бегали в лаптях. Поворот в судьбе семейства Ливен случился тогда, когда дочерям Павла Петровича и Марии Федоровны понадобилась гувернантка. Отобрав у сына и невестки старших мальчиков, воспитание девочек Екатерина полностью предоставила родителям, ограничившись лишь тем, что сама назначила внучкам воспитательницу. Ею и оказалась Шарлотта Карловна. Почему Екатерина выбрала именно ее? Во-первых, слышала много хорошего о ее уме и доброте от остзейского губернатора графа Броуна, мнению которого не имела оснований не доверять. Во-вторых, хотела, чтобы эту должность заняла женщина, не имеющая никаких придворных связей, которая зависела бы только от нее, императрицы. Нетрудно представить, в каком сложном положении оказалась Шарлотта Карловна, вынужденная находить общий язык и с императрицей, и с ее невесткой, не скрывающими взаимной неприязни. Проще всего было с воспитанницами. Девочки, не привыкшие к ласке и пониманию, полюбили свою воспитательницу сразу и навсегда. А с их могущественной бабушкой и презираемыми ею родителями гувернантка сумела не просто поладить, но и заслужила их очевидную признательность. Ей удалось обезоружить даже саму Марию Федоровну. А Екатерина пожаловала ее в статс-дамы, что сразу выдвинуло еще недавно нищую и мало кому известную госпожу Ливен в первые ряды петербургского общества. Павел немедленно по вступлении на престол наградил ее орденом святой Екатерины, а спустя три года пожаловал титулом графини. Мать и сын, обычно делавшие все наперекор друг другу, в отношении Шарлотты Карловны были единодушны: оба самодержца подарили ей по нескольку поместий. Шарлотта превратилась не просто в богатую, а в очень богатую женщину. И очень влиятельную. Не было отбоя от просителей, умолявших ее о заступничестве. Правда, злые языки утверждали, что у нее был один порок: страсть к взяткам. Говорили, в благодарность за протекцию брала все, не пренебрегала даже куском ситца.

Но совершенно особенное ее положение при дворе, положение скорее члена царского семейства, чем подданной, началось после убийства Павла. В ту памятную ночь в Михайловском замке все растерялись: Мария Федоровна истерически кричала, что хочет царствовать, Александр дрожал от ужаса, Константин не мог поверить случившемуся. Не растерялась одна Ливен. С невозмутимым хладнокровием разбудила она своих воспитанниц и воспитанников: Марию, Екатерину, Анну, Николая и Михаила; одела их, велела заложить карету, потребовала военный конвой (даже в момент всеобщей неразберихи ее не посмели ослушаться) и под прикрытием конвоя отвезла детей в Зимний дворец, куда в ту же ночь было перенесено пребывание двора. Благодаря самообладанию Шарлотты Карловны дети не стали свидетелями событий, которые могли нанести непоправимый вред их неокрепшим душам.

Ее поступок оценили все. Великие княжны целовали ей руку – честь невиданная: им полагалось целовать только руки императриц. А когда Шарлотта Карловна целовала руку вдовствующей императрицы, Мария Федоровна делала вид, что хочет поцеловать руку графини, но та спешила свою руку отдернуть. Язвительные придворные потешались этими регулярно повторяющимися сценами. Потешались, разумеется, молча, сохраняя выражение преданности и умиления.