Мария Башкирцева - Мария Башкирцева. Дневник Страница 19

Уехал ли он сам или его заставили уехать? That is the question.

Запершись у себя, я несколько раз плакала, как бывало в Риме. Господи, как я ненавижу перемену! Какой жалкой чувствую я себя в новом городе!..

Ему велели, он послушался, а чтобы послушаться, надо было весьма мало любить меня.

Ведь вот же небось он не послушался, когда дело шло о военной службе. Довольно, довольно, фи!

Ничтожество, фи! Низость! Я не могу больше останавливаться мысленно на таком человеке. Если я жалуюсь, то на свою несчастную судьбу, на свою бедную жизнь, которая едва только началась и в течение которой я только и видела, что разочарования.

Конечно – так же, как все люди, может быть, и больше других, – я грешила, но во мне есть также и хорошие стороны, и несправедливо унижать меня во всем.

Я встала было на колени среди комнаты, сложив руки и подняв глаза, но что-то говорит мне, что молитва бесполезна: я буду иметь только то, что на мою долю назначено.

И не одним горем не меньше, ни одним страданием не больше, как говорит г-н Ф.

Остается только одно: безропотно покориться.

Я отлично знаю, что это трудно, но иначе в чем же была бы и заслуга?

Я верю, безумная, что порывы страстной веры, что горячие молитвы могут что-нибудь сделать!

Думает ли Он, что покоряющиеся таким образом должны были для этого преодолеть себя?

О! Вовсе нет! Они покоряются, потому что у них в жилах вода вместо крови, потому что это для них легче.

Разве это заслуга – быть спокойным, если это спокойствие в натуре человека? Если бы я могла покориться, я добилась бы этого, потому что это было бы прекрасно. Но я не могу. Это уже не трудность, это невозможность. В момент упадка сил я буду покорна, но это будет не по моей воле, а просто потому, что это будет.

Боже мой, сжалься надо мной, успокой меня! Дай мне какую-нибудь душу, к которой я могла бы привязаться. Я устала, так устала. Нет, нет, я устала не из-за бури, а из-за разочарований!

15 апреля

Чтобы проветрить свою комнату, полную дыма, я открыла окно. В первый раз после трех долгих месяцев я увидела чистое небо и море, проглядывающее сквозь деревья, море, освещенное луной. Я в таком восторге, что невольно берусь за перо. Господи, как хорошо! После этих черных узких улиц Рима. Такая спокойная, такая чудная ночь! Ах, если бы он был здесь!

Вы, может быть, принимаете это за любовь?

Невозможно спать, когда так чудно хорошо.

Подлый, слабый, недостойный человек! Недостойный последней из моих мыслей!

16 апреля. Светлое Христово Воскресенье

Неаполь мне не нравится. В Риме дома черны и грязны, но зато это дворцы – по архитектуре и древности. В Неаполе так же грязно, да к тому же все дома – точно из картона на французский лад.

Французы, конечно, будут в бешенстве. Пусть успокоятся. Я ценю и люблю их более, чем какую-либо другую нацию, но должна признать, что их дворцы никогда не достигнут мощного, великолепного и грандиозного величия итальянских дворцов, особенно римских и флорентийских.

18 апреля

В полдень мы отправляемся в путь к Помпее. Мы едем в коляске, потому что дорога очень красива и можно любоваться Везувием и городами Кастелломар и Сорренто. Администрация, прислуга раскопок, превосходна. Странно и любопытно прогуливаться по улицам этого мертвого города.

Мы взяли стул с носильщиком, и мама и я по очереди отдыхали на нем.

Скелеты – ужасны: эти несчастные застыли в самых раздирательных позах. Я смотрела на остатки домов, на фрески, я старалась мысленно восстановить все это, я населяла в своем воображении все эти дома и улицы…

Что за ужасная сила – эта стихия, поглотившая целый город.

Я слышала, как мама говорила о замужестве.

– Женщина создана для страдания, – говорила она, – даже с лучшим из мужей.

– Женщина до замужества, – говорю я, – это Помпея до извержения, а женщина после замужества – Помпея после извержения.

Быть может, я права!

Я очень утомлена, взволнована, огорчена. Мы возвращаемся только к восьми часам.

19 апреля

Посмотрите, до чего невыгодно мое положение. У Пьетро и без меня есть кружок, свет, друзья – словом, все, кроме меня, а у меня без Пьетро – ничего нет.

Я для него только развлеченье, роскошь. Он был для меня всем. Он заставлял меня отвлекаться от моих мыслей – играть какую-нибудь роль в мире, и я только и думала, только и занималась, что им, бесконечно довольная, что могу избавиться от своих мыслей.

Чем бы я ни сделалась, я завещаю свой журнал публике. Все книги – только измышления, положения в них – натянуты, характеры – фальшивы. Тогда как это – фотография целой жизни. Но, скажете вы, эта фотография скучна, тогда как измышления – интересны. Если вы говорите это, вы даете мне далеко не лестное понятие о вашем уме. Я представляю вам здесь нечто невиданное. Все мемуары, все журналы, все опубликованные письма – только подкрашенные фантазии, предназначенные к тому, чтобы вводить в заблуждение публику. Мне же нет никакой выгоды лгать. Мне не надо ни прикрывать какого-нибудь политического акта, ни утаивать какого-нибудь преступного деяния. Никто не заботится о том, люблю я или не люблю, плачу или смеюсь. Моя величайшая забота состоит только в том, чтобы выражаться как можно точнее.

Однако я открыла тетрадь вовсе не для того, чтобы распространяться обо всем этом, я хотела сказать, что еще нет полудня, а я предаюсь, более чем когда-либо, своим мучительным мыслям, мне теснит грудь и хотелось бы просто… рычать. Впрочем, это мое обычное состояние.

Небо серо, и на Chiaja виднеются только извозчики да грязные пешеходы, глупые деревья, которыми с обеих сторон засажена улица, заслоняют море. В Ницце с одной стороны виллы Promenade des Anglais, а с другой – море, свободно плещущее и разбивающееся о прибрежные камни. А здесь с одной стороны дома, с другой – какой-то сад, который тянется вдоль всей улицы и отделяет ее от моря, от которого сам отделяется довольно большим пространством совершенно голой земли, покрытой камнями и кое-какими постройками и представляющей картину самой безотрадной тоски. Серая погода всегда делает меня несколько грустной; но здесь, сегодня, она давит меня.

Эта мертвая тишина в наших комнатах, этот раздражающий шум извозчиков и тележек с бубенцами на улице, это серое небо, этот ветер, треплющий занавески! О! Какая я жалкая! И нечего сердиться ни на небо, ни на море, ни на землю.

21 апреля

Послушайте, вот что: если душа существует, если душа оживляет тело, если одна только эта прозрачная субстанция чувствует, любит, ненавидит, желает, если, наконец, одна только душа заставляет нас жить, каким же образом происходит, что какая-нибудь царапина на этом бренном теле, какой-нибудь внутренний беспорядок, излишек вина или пищи может заставить душу покинуть тело?

Рим. 24 апреля

Я собиралась рассказать весь день, но ни о чем больше не помню. Знаю только, что на Корсо мы встретили А., что он подбежал, радостный и сияющий, к нашей карете и спросил, дома ли мы сегодня вечером. Мы дома. Увы!

Он пришел, и я вышла в гостиную и принялась говорить совершенно просто, как остальные. Он сказал, что пробыл четыре дня в монастыре, остальные – в деревне. Теперь он в мире со своими родителями, он будет выезжать в свет, будет благоразумно вести себя и думать о будущем. Наконец он сказал мне, что я преспокойно веселилась в Неаполе, была по своему обыкновению кокетлива и что все это доказывает, что я не люблю его. Он также сказал мне, что видел меня в то воскресенье подле монастыря Giovanni et Paolo. И чтобы доказать, что говорит правду, он описал мне, как я была одета и что делала, я должна сказать – совершенно точно.

25 апреля

Мне кажется, что он меня больше не любит. Что ж, в добрый час. И от этой мысли мне становится жарко, у меня кипит кровь, и холод пробегает по спине!

Я гораздо больше люблю это, о да, по крайней мере, я в бешенстве, в бешенстве, в бешенстве.

Сегодня вечером, против всякого ожидания, у нас довольно многочисленное собрание, между другими – А.

Все общество вокруг стола, я с Пьетро – у другого. Мы рассуждали о любви вообще и о любви Пьетро в частности. У него на этот счет отчаянные принципы, или, вернее, он теперь так безумствует, что вовсе не имеет их. Он говорил в таком легком тоне о своей любви ко мне, что я не знаю, что и думать. Впрочем, он так похож на меня характером, что это просто удивительно.

Не помню, что тут было сказано, но уже через пять минут мы были в мире, объяснились и заговорили о браке. Он – по крайней мере, я большую часть времени молчала.

– Вы уезжаете в четверг?

– Да, и вы меня забудете.

– О, да нет же! Я приеду в Ниццу.

– Когда?

– Как только будет можно. Теперь я не могу.

– Почему? Скажите, скажите, сейчас же!

– Мой отец не позволил бы мне.