Иза Высоцкая - Короткое счастье на всю жизнь Страница 19

Коля очень любил Володю и пережил его всего на месяц. Умер он в больнице. Перед смертью попросил Семена Владимировича подарить ему зажигалку. Семен Владимирович успел отвезти ему зажигалку из своей коллекции.

В этом же году был у нас проездом на свой возлюбленный Север Володя Матвеев — сын бабушкиной сестры тети Лены. Я восхищалась им с детства. Для меня он был бесстрашным покорителем пространств и сердец, отчаянным юмористом, музыкантом на всех доступных инструментах, включая стаканы и ложки, художником и поэтом Севера. Но самое главное — он был подводником. Он приезжал в Горький в черной форме с кортиком и разными женами — и все они были королевы. За три ночи два Владимира уговорили страшное количество коньяку, ничуть не пьянея. Оба счастливые, неугомонные, они не могли наговориться. Расстались друзьями. Больше нам не суждено было встретиться.

Через много-много лет меня нашел внук тети Лены Алеша Матвеев и познакомил со своим двоюродным братом Юрой Матвеевым — сыном Владимира Карповича Матвеева. Он живет в Мурманске, и теперь у меня есть фотография северного сияния.

Если бы, Володя, ты знал, как рвалось мое сердце, когда я слышала «Спасите наши души!».

Сын прослужил десять лет в Видяеве на подлодке. Капитаном 3-го ранга вернулся он к сухопутной жизни.

Ниночка Ярцева — задушевная подруга и театральные дети — прекрасная компания Ростов-на-Дону. 1962 год.

Надо мной взяла шефство Гися Моисеевна. Я стала осваивать уроки семейной жизни. Гися Моисеевна была милым, наивным и мудрым человеком и охотно делилась своим опытом — «Если хочешь о чем-нибудь попросить мужа, делай это после обеда, постарайся, чтоб он был вкусным, дай мужу немного отдохнуть и проси ласково. Если муж стал задерживаться на работе, пригласи гостей. Пусть у тебя будет весело, а когда он придет, удивленно, радостно спроси: „Ты уже пришел?“ Старайся не брать денег в долг сама, пусть это будет мужской заботой…» и многое, многое другое, что не пошло мне впрок.

На нашей длинной узкой кухне училась я готовить кисло-сладкое жаркое, фаршированный перец, мясной рулет и убедилась, что из одной курицы можно приготовить самое малое пять блюд.

Часто собирались Мишины товарищи-кавээнщики: А. Аксельрод, С. Муратов, А. Донатов. Они придумывали различные домашние задания и всякие конкурсы, и когда Володя был дома, он с живейшим интересом присутствовал на их посиделках. Им всем было за тридцать, и относились мы к ним уважительно, как к старшим.

А еще у Гиси Моисеевны была тайная и явная гордость — пальто с чернобуркой. Его подарил ей Миша. Носилось оно только по торжественным случаям, в остальное время висело в шкафу, завернутое в белоснежную простынь. Когда мы ожидали своих мужчин и нам бывало грустно, Гися Моисеевна рассказывала мне о своей сказочной молодости в Прилуках. Как в темных ее кудрях была бархотка цвета персидской сирени, а воротник был «Мария Стюарт», и как она, младшая Гофман, получила медаль за красоту, и как влюбленный летчик грозился разбиться и однажды пришел весь забинтованный… А потом, вздохнув, кто-нибудь из нас говорил: «Давай посмотрим чернобурку!» Пальто торжественно доставалось, бережно снималась простыня, и мы замирали в почтенном восхищении.

Когда Володя звонил через каждые пятнадцать минут и уверял, что сей миг приедет, к телефону подходила Гися Моисеевна, и я слышала, как она говорит: «Вовочка, Изочки нет. Она оделась, как экспонат, и куда-то ушла». Обзвонив моих подруг, Володя мчался домой. Однажды влетел запыхавшийся и радостно сообщил, что страшно обманул шофера — расплатился свитером, а тот был с дыркой.

У нас уже жила гитара. Простая, желтенькая, купленная на Неглинке. Они с Володей стали неразлучны. В любую свободную минуту он тянулся к ней, брал всегда бережно, настойчиво пробиваясь к тайне ее души и голоса. Мне кажется, он относился к ней как к живому существу.

Поначалу они с Володей пели сколько можно, и когда можно, и когда нельзя — тоже: «Ехал цыган по селу верхом, видит девушка идет с ведром, заглянул в ведро — там нет воды, значит, мне не миновать беды». И бесконечное «ай-нэ-нэ-нэ-нэ-нэ-нэ-нэ-нэ… — значит, мне не миновать беды». Я терзалась. Нас стало трое.

В студии все, особенно Володин курс, увлекались Булатом Окуджавой. В один из моих приездов из Киева мы слушали Окуджаву в студийной аудитории. Негромкий человек с гитарой владел нашими душами. «Был король, как король…» — душу щемит, как когда-то полвека назад, и «последний троллейбус» плывет старой лунной Москвой, и прогулки «по апрелю» дарят грустную радость вечного, безвозвратного.

Волк! У меня даже сочинился стих, недавно, когда я бродила по Москве и придумывала, что же подарить Нине Максимовне на девяностолетие.

Иза Высоцкая — актриса Театра дважды Краснознаменного Балтийского флота. Лиепая. 1970 год.

Каретному виднее — он Большой,Но и Мещанская запомнила немало.Она нас утром солнышком встречалаИ на ночь укрывала тишиной.

По этой улице бродили мы апрелями,Последний нас троллейбус подбирал.Мы в Леньку Королева свято верили,Веселый ветер нас в дорогу звал.

Студенческая шумная гурьба,Гитары первые, нестройные аккорды,Загадки жизни и ее кроссворды,Все начиналось — Песня и Судьба.

Начались Володины съемки, и мы иногда «богатели» и могли приглашать друзей на званые пиры. А я, страшно сказать, проводив Володю на репетицию, еще немного повалявшись-понежившись, отправлялась завтракать в «Националь». В это время он был пуст. Меня встречали, усаживали, и я заказывала блинчики с творогом и кофе по-турецки.

После такого наслаждения шла к Тверскому бульвару и у театра имени Пушкина встречала Володю. В день зарплаты он настоятельно, всенепременно просил его встретить, вручал мне деньги, уверяя, что так полагается, потому как «хозяйка». И вот тут-то один за другим появлялись друзья-приятели и Володя поспешно говорил: «Изуль, как хорошо, что мы встретили Валечку (или Петечку), отдай ему, пожалуйста, я тут задолжал». К концу бульвара зарплата ощутимо таяла. Все равно было очень хорошо… Вот если бы еще была работа!

Мы предприняли попытку сменить пиджак в пупырышек на приличный костюм. Костюм был куплен. Темно-серый, нет, лучше — маренго или «мокрый асфальт». Он очень ему шел. Но только однажды нам с Ниной Максимовной удалось нарядить в него Володю. Он постоял перед зеркалом, сказал: «Здорово!» — и вернул костюм в шкаф, а «пупырышек» праздновал победу.