Антон Бринский - По ту сторону фронта Страница 19

О наступлении немцев мы знали заранее от местного населения и подготовились к нему. Черкасов с группой партизан был выслан от лагеря к Нешкову по лесной дороге, а я с двумя взводами получил приказание сделать засаду около дороги Терешки — Нешково, там, где выходит на нее тропа из нашего лагеря.

Мы окопались и залегли на высотке. Ждать пришлось недолго. Часов в пять показалась первая группа гитлеровцев. Шли тихо, только слышалось шарканье ног да негромкое позвякиванье оружия. Зная, что это — головная походная застава, я приказал пропустить ее и послал к Бате связного, чтобы сообщить о начале наступления врага. Через некоторое время прошла еще колонна — более двухсот фашистов. Мы ее тоже не тронули, ожидая главные силы. Наконец в предутренней тишине послышался стук колес и храп лошадей… Ближе… Ближе… Поравнялись с нами… Пора! Пропустив голову колонны, я скомандовал:

— Огонь!

Разом заговорили все наши пулеметы и автоматы. Фашисты сначала растерялись, смешались, отхлынули, но потом, отступив немного и заняв удобную позицию на другой стороне дороги, открыли ответный огонь. В глубине леса начали рваться мины.

Мы выполнили то, что нам было поручено, и начали отходить. Здесь не обошлось без комического эпизода. Некоторые необстрелянные бойцы из пополнения поторопились отступить раньше других, а надо было переходить болото, неглубокое, но вязкое. И вот, выбираясь из болота на другую сторону, я увидел белобрысого парня, который сидел на пенечке в одном сапоге, подняв босую грязную ногу, и кричал кому-то из наших ребят:

— Эх, вы и трусы! А еще партизанами называетесь! Шли после меня — нет, чтобы мой сапог подобрать!

В лагерь возвратились без потерь. Со стороны Нешкова слышна была перестрелка. Это Черкасов встретился с головным отрядом карателей. Часам к одиннадцати вернулся и он. Зная, что враги не оставят нас в покое, мы все же рассчитывали продержаться на своей базе до ночи, а потом под покровом темноты выбраться из окружения. Но уже к двум часам немцы нащупали нашу партизанскую тропу и вступили в бой со взводом Перевышко, который стоял в заставе. А потом и со стороны Нешкова, и с другой стороны, с северо-востока, фашисты ворвались в лес, очевидно рассчитывая взять нас в клещи.

Вести в таких условиях бой с регулярным немецким полком было, конечно, нецелесообразно. Спешно стали собираться и двинулись прямо в болото. Уходя, увидели, что на месте нашей стоянки рвутся гранаты и горят партизанские шалаши.

Немцы пытались преследовать нас, но вскоре отстали. А мы продолжали движение. Погода была холодная. Сверху падал снежок, а под ногами ломался тоненький лед, и мы проваливались в вязкую жижу болота по колена, а иногда и по пояс. Мокрая одежда бойцов замерзала, коробилась и хрустела на каждом шагу.

Мокрые, холодные и голодные, выбрались мы на случайный островок в болоте и устроили там привал. Зажгли костры, сушились, отдыхали. Люди буквально падали от усталости, и, конечно, не обошлось без ворчанья, без недовольства.

А немного в стороне, у отдельного костра, Батя собрал коммунистов и напомнил им об их задачах:

— Не забывайте, что вы должны быть тверды, как цемент, скрепляющий камни постройки. На вас держится дисциплина и боевой дух отряда. Сейчас нам очень трудно, и не раз еще будут трудности, еще труднее будет. Но все это мы преодолеем, и вы должны вдохновлять своих товарищей и во всем показывать им пример.

Для выхода из окружения Батя решил разбить отряд на три группы, чтобы фашисты, продолжая погоню, разбросали свои силы по разным направлениям. Одна из этих групп во главе с Корниенко и Заморацким направилась на озеро Палик в лагерь старшего лейтенанта Басманова, отряд которого тоже входил в подчинение Бати; две другие мы с Григорием Матвеевичем повели на восток, в наши прежние места.

Этой же ночью мы перешли дорогу Терешки — Нешково и, двигаясь прямиком по лесам и болотам, к утру оказались вблизи Островов. Как и все окружающие деревни, село было занято гитлеровцами. Мы видели их осветительные ракеты, слышали автоматные очереди. Так захватчики, напуганные партизанами, сами себя успокаивали по ночам.

Место для дневки выбрали километра за три от Островов на сухой луговине, где стояло несколько стогов сена. В ельнике рядом с луговиной зажгли костры, принесли туда сена. Грелись, как могли, и опять голодали. Настроение было подавленное.

Вероятно, и Батя чувствовал себя неважно. Но как только рассвело, он встал, сбросил ватник и, оставшись в одной рубашке, не обращая внимания на погоду, принялся за свою ежедневную гимнастику (вольные движения в шестнадцать тактов). Он занимался своим делом, будто бы ничего в отряде не случилось, будто бы это — обычное утро партизанских будней. Но бойцы невольно оборачивались на него, сначала нехотя и даже с некоторым удивлением, а потом, когда Батя, окончив гимнастику, скинул рубашку, чтобы по своей неизменной, строго соблюдаемой привычке умыться по пояс, многие вспомнили, что и они, закопченные, грязные после боев и походов, давно не умывались. Один за другим потянулись люди к неширокой осушительной канаве и начали приводить себя в порядок.

А Батя как ни в чем не бывало продолжал туалет. Вынул бритву, кисточку, мыльницу, зачеркнул в котелок воды. Брился он без зеркала, сидя на бревнышке и устремив куда-то в пространство сосредоточенный взгляд. И брил не только бороду, но и голову — спокойно, аккуратно, не торопясь. Левая рука медленно двигалась по голове, а за ней следовала правая — с бритвой. Никаких порезов, никаких раздражений, лучше, чем в парикмахерской.

Я не раз наблюдал, как он бреется, но теперь это производило особое впечатление. Невозмутимое спокойствие и будничная деловитость Бати невольно передавались другим… И казалось, что, смывая с себя грязь и копоть, соскабливая со щек мыльную пену и щетину, люди и внутренне очищаются, освобождаясь от усталости, подавленности и сомнений, которые мучили многих после вчерашнего тяжелого дня.

Это было утро, а ведь у нас впереди целый день, утомительный и голодный. Закурить бы, но и табаку ни у кого не осталось. Бойцы копались в карманах, вытряхивали из них всякий мусор, хлебные крошки, пыль, комочки свалявшейся ваты. Тщательно, крупинка за крупинкой, отбирали махорку, и все-таки у каждого набиралось так немного, что даже маленькой цигарки не свернешь.

— Хлопцы, давайте кооперироваться, соорудим одну на всех.

Соединили табачный мусор и завернули на весь отряд две папироски. Батя, сделав пару глубоких затяжек, передал самокрутку мне. Я тоже затянулся два раза и передал дальше. Кому приходилось докуривать остатки из карманов, знает, как трещит такое курево и какой у него противный привкус — не то паленой шерсти, не то горелого хлеба. Но и это лучше, чем ничего. Жалко, что мало! Потом до ночи сиди и без табака, и без дела.