Владимир Порудоминский - Даль Страница 19

У нас нет никаких свидетельств того, что Даль имел хоть какое-нибудь касательство к делу 14 декабря 1825 года. Хотя Завалишин при всяком удобном случае и подчеркивает особого рода откровенность, существовавшую между ним и Далем, он, судя по всему, Даля в заговор не посвящал.

К декабрю 1825 года ничего не изменилось в жизни Даля: он не выиграл в карты богатого имения, не получил наследства. Но, как свидетельствует формуляр: «1 января 1826 года уволен от службы с тем же чином, лейтенант».

«Я почувствовал необходимость в основательном учении… Я вышел в отставку, вступил в Дерптский университет студентом…» Но Даль сжимает события: «почувствовал» — «вышел» — «вступил». Между «почувствовал» и «вышел» полтора кронштадтских года, но «вышел» вдруг решительно. Может быть, появились какие-то обстоятельства, ускорившие решение? Может быть, именно в этот час он оказался готов ступить на поприще науки? В сжатой автобиографии, написанной по просьбе видного русского филолога Я. К. Грота, Даль заявляет вполне определенно: «Без малейшей подготовки, сроду не видав университета, безо всяких средств, я вышел в отставку…»

Почему Даль оставил службу 1 января 1826 года, а не 1825-го или 1827-го, надежно объяснить мы не в силах, но то, что в течение важного для всей России 1825 года лейтенант Владимир Даль осмыслял, обдумывал свою судьбу, мы знаем точно: этому свидетельство неоконченный «Роман в письмах», датированный как раз 1825 годом[18]. Мечтательный молодой человек пишет письма другу, рассуждает в них о всевозможных занимающих его предметах, в частности о собственной судьбе, о выборе жизненного пути. В одном из писем размышляет о самоубийстве: рассказывает историю юноши, который «не мог более жить» как все; затем следует оправдание самоубийства — человек возвышенных мыслей подчас так жить не может.

Тема «Даль и 1825 год» вряд ли нуждается в изучении, но некоторые частности привлекают внимание.

Первые сказки, по свидетельству самого Даля[19], написаны им раньше, чем принято считать, — еще в Дерптском университете. Среди них — сказка «О Иване, молодом сержанте, удалой голове, без роду, без племени».

Пройдя многие испытания, навязанные ему царем Дадоном, и окончательно уверившись в злобе и коварстве царя и советников его, молодец Иван «выпустил войско свое, конное и пешее, навстречу убийцам, обложил дворец и весь город столичный… — и истребил до последнего лоскутка, ноготка и волоска Дадона, золотого кошеля, и всех сыщиков, блюдолизов и потакал его». Там есть еще такая подробность: когда Иван «построил армию несметную прямо против дворца царского», Дадон, «струсив без меры», послал к войскам губернатора, который грозил Ивану: «На тебя виселица готова давным-давно!» — но солдаты убили губернатора.

Конечно, не намек (зачем ставить под сомнение «благомышление» Даля!), но отзвук, пусть ненамеренный, пусть непроизвольный, слышится в этой сцене, кажется, и непредвзятому читателю. Даль перебрался в Дерпт в начале 1826 года — горячие следы?..

Через две недели после восстания лейтенант Владимир Даль разом зачеркнул десять лет жизни — корпус, Николаев, Кронштадт. Он менял все: место жительства, образ жизни, распорядок дня, одежду, круг знакомых, привычки. Одно с ним оставалось — слова. Дорожный баул со словами. Даль ехал искать свое будущее и не знал, что везет его с собою. Как в прибаутке:

— Чего ищешь?

— Да рукавиц.

— А много ль их было?

— Да одни.

— А одни, так на руках.

«ЗОЛОТОЙ ВЕК НАШЕЙ ЖИЗНИ»

Города — как люди: у каждого свое имя, свое лицо, свой характер. Попросту говоря, по-Далеву говоря — пословицей: что город, то норов.

У города, куда завела Даля (беспокойная до поры) его судьба, три имени: русское — Юрьев, эстонское — Тарту, немецкое — Дерпт (Дорпат, если совсем точно). В Далево время город звали по-немецки; Дерптский университет — это имя всей Европе было известно. Однако Даль опять по-своему: Юрьев-городок! И прав-то, между прочим, «немец» Даль: Юрьев — имя исконное: в 1030 году основал город, утверждая власть свою на западном берегу Чудского озера, русский великий князь Ярослав, при крещении названный Юрием. Юрьев.

Конечно, Юрьев! И все-таки для нас, когда думаем про то время, — Дерпт; потому что для Пушкина — Дерпт, и для Жуковского, и для Языкова, и для Пирогова; тогда — Дерпт, как теперь — Тарту: случается, города меняют имя вместе с судьбою, как урожденная такая-то — в замужестве, как в миру такой-то — в монашестве.

Лицо Дерпта. Добротные дома прижимаются к холму, окутанному густой зеленью; улицы упираются в холм, лезут вверх, превращаясь в аллеи и тропинки, растворяются в зелени. Название холму — Домберг, или запросто — Дом; по-немецки Дом — кафедральный собор, еще — купол, но для дерптского студента Дом — дом (без перевода), дом родной. На старом мостике — латинская надпись: «Otium reficit vires» — «Отдых возобновляет силы»: собирались на холме, пили, пели, прыгали через костер, с факелами в руках спускались в город, шли по улицам, тревожа опасливых, хотя и ко всему привыкших (а может, потому и опасливых) горожан. «Otium reficit…», но сквозь густую листву белеют на Домберге здания университетских клиник — и это тоже дом (дом родной): vires, силы, нужны тем молодым людям, кто приехал сюда за наукой, приехал человеком делаться — приехал ради «кипучей жизни в трудах, во всегдашней борьбе, в стремлении и рвении к познаниям», как — несколько возвышенно — говорил Даль. Vir — муж, человек, vireo — быть зеленым и быть свежим, бодрым; юноши постигали латынь (Даль исполнительно выучивал сто слов в день) — изречение на мостике приобретало более глубокий смысл и новые оттенки; по этому мостику многие юноши выходили в люди — в мужи.

Как дома к холму, город жмется к университету. Всюду студенты: на площади перед ратушей, в аллеях парка, на берегу неширокой реки Эмбаха. По дотошному подсчету из каждых двухсот студентов пять находило кончину в водах Эмбаха — злому коварству волн способствовала влага, вливаемая внутрь славными viris — мужами: пиво — громадными кружками, жженка, вкусно дымящаяся на столах, ром и знаменитая «дубина» — крепчайший напиток (про него говорилось: «Единственная дубина, которой бурш разрешает сбить себя с ног»).

Но те же бурши, по словам Пирогова, «потом как будто перерождались, начинали работать так же прилежно, как прежде бражничали, и оканчивали блестящим образом свою университетскую карьеру».

Город-студент — это и лицо и характер.