Уильям Таубман - Хрущев Страница 19

В 1959 году, когда Хрущев встречался с губернатором Нью-Йорка Нельсоном Рокфеллером, последний попытался его «поддеть», заметив, что на рубеже столетий около полумиллиона жителей России эмигрировали в США в поисках свободы и больших возможностей. «Не рассказывайте мне сказок, — отвечал на это Хрущев. — За деньгами они ехали, только и всего. Я и сам едва среди них не оказался. Я серьезно подумывал, не уехать ли»47.

«Тогда сейчас вы бы руководили каким-нибудь из наших многочисленных профсоюзов», — заметил на это Рокфеллер. Однако за океаном Хрущев едва ли достиг бы такого процветания. На фотографиях, сделанных около 1916 года, перед нами предстает подтянутый, молодцеватый щеголь в костюме с галстуком или украинской рубахе с вышивкой. На одном из снимков он в смокинге и галстуке-бабочке, под руку с молодой красавицей-женой. Как далек этот образ от толстого коротышки в дурно пошитом костюме, взошедшего на мировую политическую сцену сорок лет спустя!

Дружил Хрущев и с шахтером немного постарше себя по имени Пантелей Махиня. Пантелей стремился стать десятником, много читал и занимался самообразованием: «Вся каморка — жилище Пантелея — [была] заставлена книгами. Они на полках, на столах, на сундучке»48. По всей видимости, в этой комнате молодые люди часами разговаривали о жизни и политике; здесь Хрущев одолел первые в своей жизни политические сочинения и среди них — «Манифест Коммунистической партии». Махиня писал стихи, записывал их в синий блокнотик и читал своему приятелю, а Никита отвечал ему своеобразной «литературной критикой».

Одно из стихотворений Махини стоит процитировать полностью — и потому, что оно вдохновляло Хрущева в те годы, и потому, что его он вспомнил почти пятьдесят лет спустя, объясняя съезду писателей «задачи литературы» при социализме:

Люблю за книгою правдивойОгни эмоций зажигать,Чтоб в жизни нашей суетливойГореть, гореть и не сгорать…Чтоб был порыв, чтоб были силыСердца людские зажигать,Бороться с тьмою до могилы,Чтоб жизнь напрасно не проспать.Ведь долг мой, братья, поколеньюХоть каплю оставить честного труда,Чтоб там, за темной загробной сеньюНе грызла совесть никогда49.

— Здорово! Очень здорово, Пантелей! — воскликнул Никита, впервые услышав эти стихи. — Может быть, не совсем гладко, но сказано сильно50.

Если бы не революция, скорее всего, жизненный путь привел бы Хрущева к карьере инженера или заводского управляющего. Из его собственных слов и действий много лет спустя ясно, что это было — и в каком-то смысле, пожалуй, и осталось — его мечтой. Он поощрял и сына Сергея, и внука Юрия стать инженерами, и оба они при этом чувствовали, что исполняют не только свое, но и его желание51. Из всех детей любимчиком Хрущева был Сергей, сын от второй жены Нины: он хорошо учился и стал не просто инженером — специалистом по ракетной технике. Внучка Хрущева Юлия Леонидовна, воспитанная в его семье как дочь — высокообразованная и обаятельная женщина, — работала литературным консультантом в московском театре имени Вахтангова. Хрущев хотел, чтобы она стала агрономом. Когда она вместо этого поступила на факультет международных отношений, он ворчал: «Что это за работа? Кончишь тем, что будешь переводить всякую чушь, которую несут политики».

«Для него, — вспоминала Юлия, — „стоящей работой“ была работа директора завода или фабрики». Она рассказывала, как в детстве, делая уроки вместе с подругой, приходила к деду с арифметическими задачками, которые не могла решить сама. «Он внимательно нас выслушивал, улыбался и объяснял, что и как, — рассказывает она, — хотя, должно быть, ум его в это время был занят государственными делами». Дочь Хрущева Рада приобрела, с его точки зрения, более приемлемую профессию — стала биологом. Однако, если верить Юлии, «это тоже был не лучший вариант. Вот инженер — другое дело!»52

Мечта Хрущева о карьере инженера вполне могла осуществиться. Даже до 1917 года места инженеров и управляющих не были закрыты для честолюбивых рабочих. А после 1917-го восхождение по карьерной лестнице сделалось намного проще. Однако Хрущева отвлекла от карьеры революция. Женившись, он, казалось, остепенился, решил ограничить свою жизнь работой, домом и семьей. Но когда Юзовка ощутила на себе разрушительное действие войны, когда в городе начались забастовки и мятежи, Никита не смог устоять перед зовом революционной стихии.

В марте 1915 года на Рутченковской шахте разразилась массовая забастовка. Началась она на заводе, где работал Хрущев, и, по-видимому, он был одним из зачинщиков. Когда рабочие собрались, чтобы потребовать повышения заработной платы и улучшения условий труда, Хрущев, по рассказам, «выступил на митинге с пламенной речью»53. Позже в том же году к нему пришел человек с другой шахты. «Я слышал, что вы из активистов, — сказал гость Хрущеву. — Нам нужен надежный человек, грамотный, с хорошим почерком. Не можете ли кого-нибудь посоветовать?»

«На следующий день, — продолжает свой рассказ Хрущев, — я послал к ним одного человека с нашего завода, и он самым лучшим почерком переписал резолюцию Циммервальдской конференции. Эта резолюция разошлась среди рабочих и шахтеров по всему Донбассу»54.

Ни Циммервальдская конференция европейских социалистов, состоявшаяся в Швейцарии в сентябре 1915 года, ни ее резолюция, требовавшая мира как прелюдии к мировой революции, сами по себе не заслуживали бы упоминания в нашем рассказе. Хрущев рассказал эту историю лишь для того, чтобы показать: в Донбассе его знали как активиста, которому можно доверять. Очевидно также, что Хрущеву хотелось исполнить это поручение самому — но, увы, он не обладал необходимым для этого «хорошим почерком». Иначе к чему было бы дважды повторять столь прозаическую деталь?

В 1916 году, когда в Донбассе проходили антивоенные демонстрации, Хрущев помог рученковским шахтерам организовать несколько забастовок55. В марте 1917-го в Юзовку пришла телеграмма об отречении царя от престола. «Помню, с какой радостью читали мы эту телеграмму», — писал Хрущев в местной газете пять лет спустя. В первый же выходной, в воскресенье, он помчался в город — и стал там свидетелем такой многолюдной демонстрации, каких никогда прежде не видывал. «И хоть ходил еще по руднику „царь рудничный“ — пристав Безпалов и его помощник Мережко, в шпорах и с шашками, но никто их не боялся, а скорее они боялись и растерялись»56.

Мы сказали, что революция отвлекла Хрущева от карьеры: можно ли так говорить, если вспомнить о том, что в результате он поднялся к вершинам мировой власти? Дело в том, что, как это ни странно, он был создан скорее для роли инженера или директора завода, чем политического лидера и государственного руководителя. Те же природные данные, что помогли ему подняться на вершину, предрешили и его падение; однако в осуществлении юношеской мечты собственный характер не стал бы для него помехой. Кроме того, став инженером, он получил бы образование, нехватку которого остро ощущал всю жизнь, и не был бы принужден играть унизительную роль «недалекого мужика», не вызывающего подозрений у всесильного тирана.