Николай Попель - В тяжкую пору Страница 19

Пока я просматривал листки, Крупников уснул, положив на стол локти. Я задул воткнутый в бутылку огарок свечи и вышел наружу. В том, что Миша тоже спит, можно было не сомневаться. Но я все-таки проверил. Свернувшись на переднем сиденье, набросив на себя шинель - не поймешь, где голова, где ноги, - Миша спал с храпом, не уступавшим автомобильному мотору.

За день я смертельно устал. Но испытывал такое возбуждение, которое не позволит сразу уснуть. Вытащил из машины плащ и пошел по просеке, вдоль которой расположились роты.

Люди, как видно, спали. Изредка меня окликали часовые. Пропуска я не знал. Называл фамилию - и пропускали. Только один красноармеец потребовал документы, чиркнул спичкой, прочитал удостоверение и по-свойски заметил:

- Зря, товарищ бригадный комиссар, один ходите. Мало ли что...

Когда глаза привыкли к темноте, а уши к тишине, я убедился: полк вовсе не спит. В щелях между гусеницами танков мелькал свет: там при ручном фонарике писались письма. Дотошные механики-водители на ощупь ковырялись в моторах. Медленно поворачивались башни, опускались и поднимались стволы пушек: командиры машин и заряжающие тоже не знали покоя. На танки крепились бревна и фашины.

Все делалось тихо, по возможности бесшумно. Люди разговаривали вполголоса, чтобы не нарушать особую атмосферу предбоевого ожидания. До меня доносились обрывки фраз:

- Тут такое дело - либо ты германа первым, либо герман тебя...

- У него на твою "бету" пять танков да десять пушек...

- Интересно, братцы, сколько в нашей роте завтра к ужину на довольствии останется...

И умолкли. Я шел дальше.

- Полгода прожили - невмоготу больше. Что ни вечер, скандал: где был, с кем гулял...

- Поезд тронулся. Она скок на подножку, поцеловала и обратно на перрон. Первый раз поцеловала. Теперь, может, и последний...

- Ты бы лучше стихи про рощи почитал...

- Стихи? Это можно:

Брэнгельских рощ

Прохладна тень,

Незыблем сон лесной,

Здесь тьма и лень,

Здесь полон день

Весной и тишиной...

Так я дошел до оврага и по доносившемуся запаху понял: там стоит кухня. Почувствовал, что зверски, безудержно хочу есть. Во рту ничего не было с самого утра.

Около кухни на брезенте сидело человек пять. Голос рассказчика и рассказ его мне показались знакомыми; Но фамилию я не мог припомнить.

Меня заметили. Говоривший громко крикнул:

- Кто идет?

Я назвался.

- Здравствуйте, товарищ бригадный комиссар. Пока суть да дело, с кухонным нарядом лясы точу.

Теперь я узнал сержанта Степана Бородулина.В Финляндии он сумел то, что никому почти не удавалось, - захватил в плен офицера. Повара наградили орденом, назначили командиром орудия, сделали участником всех слетов и совещаний. Бородулин оказался неплохим оратором. Его посылали выступать в батальонах, полках. Однако ему вскоре надоело "сладкое бремя славы". Он явился к Вилкову и попросил опять назначить на кухню: "Это - мое дело, а командир орудия из меня, как простите, из пальца - панорама. Опытом делиться больше не желаю. Я не граммофонная пластинка. Поймал одного финна, а рассказываю сто раз".

Так орденоносец Бородулин вернулся в свое первоначальное состояние - снова стал кашеваром. Но сейчас, накануне боя, в нем проснулся разведчик.

- Может, задание есть, товарищ комиссар?

- Задания нет. Одна просьба, и та личная. Дайте чего-нибудь поесть.

Бородулин вручил мне дымящийся котелок с торчащей ложкой и кусок черного хлеба, покрытого ломтем сала.

- Приказания какие будут? А то я тут молодежи случай один поучительный привожу.

- Ну и приводите.

Я присел с краю на брезент и занялся кашей. Случай был все тот же. Я ловил знакомые фразы.

- Лида, провожая, говорит: не можешь быть, как Чапаев, будь, как Петька... Я обед командирам ношу и что ни день, одно слышу - "языка", "языка" надо... Прошусь в разведку раз, прошусь другой - не слушают. Личную жизнь, говорю, погубите. Лида меня без ордена до себя не допустит. Наконец, разрешили. План у меня верный был. Должен же кто-нибудь из дота ночью выйти, давление сбросить...

Мне не раз приходилось слышать и про тщеславную Лиду, которая согласна была жить только с орденоносцем, и про "давление", и про то, что в доте - о чем не подозревал красноармеец - "теплый сортир имелся", из-за чего Бородулин двое суток в снегу "ждал мгновения". Но я слушал внимательно, слушал и думал: сегодня Бородулин не считал свою повесть "граммофонной записью". А ведь вряд ли кто-нибудь инструктировал его.

Пока я расправлялся с кашей, а потом сам беседовал с красноармейцами, почти рассвело. В сплошной стене леса проступили деревья. С минуты на минуту яснее, четче. В овраге потянуло свежестью.

Я простился с Бородулиным, с нарядом по кухне и пошел к штабу полка.

У танков и автомашин сновали бойцы. Один батальон выдвигался из чащи на дорогу. С башен падали служившие маскировкой ветки. Обычная картина: дирижируя руками, спиной вперед идет командир, за ним осторожно движется танк. Голоса старшин перекрывают рев моторов, старшины зовут на завтрак. Лес живет шумной боевой жизнью, прогнавшей ночной покой.

Захожу в палатку Крупникова. Никого нет. Надо хотя бы час поспать и мне. С этой мыслью ложусь на пустующую походную раскладушку.

А через полтора часа я опять на дивизионном командном пункте. Узнаю ночные новости. Мишанин силами мотострелкового полка опрокинул прикрытие противника на южном берегу Слоновки и захватил небольшой плацдарм на северном. В плен попался один бестолковый солдат из 16-й механизированной дивизии. Сведения дал крайне скудные. Убежден, что с Красной Армией почти покончено, но, слышал, солдаты говорят между собой о каких-то остатках русских танковых частей, которые скрываются в лесах и могут причинить неприятности...

Разведка Герасимова действовала всю ночь. Результаты ничтожны. Силы и огневую систему противника уточнить не удалось. Засечены лишь отдельные огневые точки.

Поскольку цели не выявлены, Рябышев решил начать наступление без артиллерийской подготовки. Не будет, очевидно, и прикрытия с воздуха. Представитель истребительной авиации на КП не явился. Цинченко тщетно пытается связаться с летчиками по рации.

У секретаря ОПП в коричневой папке "К докладу", в которую он обычно собирал для меня утреннюю почту, только что прибывшие политдонесения и свежие номера дивизионных газет. Просматриваю донесения. Вечером и ночью в частях прошли партийные собрания. Десятки красноармейцев и командиров вступили перед боем в партию.

Вилков пишет, что инструктор политотдела корпуса старший политрук Ластов вместе с первой группой стрелков переправился на плацдарм.

В конце донесения из дивизии Васильева после машинописного текста короткое добавление рукой Немцова: