Владимир Литтауэр - Русские гусары. Мемуары офицера императорской кавалерии. 1911—1920 Страница 19

Мы молниеносно очистили стол от стаканов и бутылок, и когда командующий вошел в комнату, то увидел абсолютно чистый стол, на котором Рот успел уже развернуть одну из карт.

– Мы как раз приступаем к разборке карт, ваше превосходительство, – доложил Рот.

К счастью, командир не задался вопросом, чем же мы занимались до этого столько времени.

После того как Рахманинов был ранен на войне, его место занял Рот. Кроме того, он командовал полком в отсутствие командира полка полковника Гротена и в 1915 году, после ранения и перевода Гротена в гренадерский полк.

Князь Трубецкой отвечал за ресурсы; эти обязанности, не имевшие отношения к боевым действиям, как нельзя лучше соответствовали его нерешительному характеру. Во время войны он командовал объединенными транспортными средствами всех четырех полков дивизии. Мы никогда не видели этого обоза; он всегда находился в глубоком тылу. Но, даже находясь на безопасном расстоянии от театра военных действий, Трубецкой выстраивал повозки в круг, как это делалось в прежние времена, а если случалось заночевать на дороге, то выстраивал их лицом на восток, хотя противник находился на западе. Трубецкой соблюдал крайнюю осторожность! Он читал деловые бумаги громко, без выражения, монотонно, пока у него не перехватывало дыхание. Тогда, чтобы отдышаться, он откладывал бумаги и говорил:

– Ничего не понимаю в этих чертовых бумагах. Впрочем, никто из слушателей тоже ничего не понимал.

Его метод командования был основан на запугивании способного и умного счетовода Джимаева. Как-то один из корнетов, проходя мимо штаба, увидел сидящего на ступеньках и плачущего Джимаева, который рассказал такую историю. Каждое утро полковник начинал с одной фразы:

– Джимаев, все готово?

Джимаев отвечал, что все готово, кроме, может, одного документа.

– Почему он не готов? – возмущенно кричал полковник.

И так день за днем.

– В следующий раз, Джимаев, – посоветовал корнет, – когда Трубецкой спросит, готовы ли документы, спроси его, какие именно он имеет в виду.

Джимаев последовал совету. Хитрость удалась: Трубецкой не смог ответить на этот вопрос.

У меня произошел неприятный инцидент с Трубецким в первые дни по прибытии в Москву. После возвращения с маневров я должен был обойти всех офицеров полка. Если кого-то не было дома, то я делал запись в гостевой книге и оставлял визитную карточку для жены офицера. Это был общепринятый способ выражения почтения. Трубецкой был холостяком (об этом я узнал позже) и, живя с очень простой женщиной, старался скрыть этот факт своей биографии. Я целый день наносил визиты, переходя от одной двери к другой, и, уже ничего не соображая, оставил визитную карточку для княгини Трубецкой.

На следующий день, увидев меня в офицерском собрании, Трубецкой гневно закричал:

– Вы еще слишком молоды, чтобы высмеивать меня!

Он всегда с большим подозрением относился к корнетам, которые так и норовили высмеять его. В то же время Трубецкой выказывал явное пренебрежение молодым и одно время протягивал для руковожатия всего два пальца. Корнеты, договорившись между собой, тоже стали протягивать ему только два пальца. Трубецкой с одного раза усвоил урок. Он не пил и не имел друзей; возможно, одно вытекало из другого. Он был самым скучным человеком в офицерском собрании.

Под одной крышей с интендантской службой находился отдел личного состава во главе с Тишениновым, адъютантом полка. Трудно было найти более здравомыслящего, уравновешенного и трудолюбивого человека. Человека, целиком посвятившего себя службе в армии. Для командира полка он был настоящей находкой. Бумаги на подпись могли быть готовы на пять минут раньше обозначенного срока, но никогда ни на минуту позже. Он работал допоздна, иногда засыпая прямо за столом. При таком ритме у него, естественно, не оставалось времени на семью, и жена, не выдержав, развелась с ним. Он не любил войну и через месяц после начала войны, использовав личные связи, добился перевода в тыл. Его пример весьма показателен; многие офицеры, прекрасно зарекомендовавшие себя в мирное время, не соответствовали военному времени.

Полковник Рот был молод и являлся представителем совершенно иного вида адъютантов. Позже он любил похвастаться, что когда занял эту должность, то бумаги вывозили полными тачками и уничтожали.

В полку ходила история о подобном же отношении к бумажной работе. Командиром одного из кавалерийских полков был полковник, который мог бы вполне сойти за брата-близнеца нашего Рота. Его адъютант, поначалу очень добросовестно относившийся к своим обязанностям, в конце концов проникся настроением своего командира. Как-то ночью на маневрах адъютант, напившись, приказал сжечь все документы. Сказано – сделано; все бумаги погибли в огне. Единственное, что он смог вспомнить наутро, так это костер. Тогда он поинтересовался у денщика, что случилось ночью. Узнав подробности, адъютант отправился к командиру, чтобы доложить о случившемся. Полковник воскликнул:

– Не может быть! Вы не могли этого сделать!

– К сожалению, сделал, – печально ответил офицер.

– Вы сожгли все бумаги?

– Да, все.

– И ничего не осталось?

– Ничего.

– Что ж, – сказал, улыбаясь, полковник, – подойдите ко мне и позвольте обнять вас.

Мы часто принимали гостей в офицерском собрании; кого-то приглашал полк, кто-то приходил по приглашению отдельных офицеров. Самый грандиозный обед давался в ноябре, в годовщину полка. Празднование годовщины начиналось с парада на огромном манеже школы верховой езды, а поскольку в это день отмечался праздник святого Георгия[20], то в параде принимали участие представители гренадерских полков, имевших георгиевские знамена, объединенные в одну роту, со знаменем и оркестром.

Маршировали в пешем строю, в синих доломанах и киверах с султанами из белых перьев. В ноябре было уже довольно холодно, и мы прибыли в школу верховой езды в шинелях, сняв их перед началом парада. Первыми медленно, делая большие шаги, маршировали гренадеры, а за ними мы, смешной, семенящей походкой спешившихся кавалеристов. После парада в казармах с рядовыми оставались только младшие корнеты; остальные офицеры спешили в офицерское собрание, чтобы встречать прибывающих гостей.

Столы стояли во всех комнатах собрания. По обычаю, среди приглашенных дам не было. Присутствовали друзья, ушедшие в отставку сумские гусары и представители армии и Москвы. Звучало много скучных тостов. Долго зачитывались поздравительные телеграммы, лишенные индивидуальности, словно составленные по одному образцу. «Такая-то батарея такого корпуса поздравляет Сумской полк с годовщиной и с чувством восхищения вспоминает знаменитые сражения прославленного полка».