Борис Земцов - Зона путинской эпохи Страница 19

Приметы двадцать первого, электронного, сверхцивилизованного века тесно переплелись в окружающей меня обстановке со свидетельствами массового невежества, невероятной дикости. С одной стороны – плазменный архисовременный телевизор в КВР-ке, с другой стороны – широко распространенная привычка спать, не раздеваясь, не менее массово распространенная манера сморкаться «в два пальца» в самое неподходящее время в самых неожиданных местах. С одной стороны – мобильники последних моделей почти в каждом проходняке, с другой – вопиющая неграмотность даже при попытках переписать с уже готового образца элементарное заявление на прием к начальнику или на свидание с близкими. С одной стороны – интернет, необратимо вошедший в жизнь моих соседей, (спасибо тем же самым мобильникам!). С другой стороны – воинствующее нежелание приобретать в ларьке туалетную бумагу. В общем итоге, зачастую можно оказаться свидетелем, как кто-то из моих нынешних «коллег по строгому режиму», громогласно рыгнув, прихлебывая с бульканьем и чавканьем чай, рассказывает, употребляя с невероятным смаком местоимение «евонный» и глагол «разлаживать», как он всю ночь «лазил» в интернете, что-то «скачивал», «обновлял» и куда-то посылал свои анкеты, с кем-то знакомился, кому-то отправлял свои, сделанные мобильником, фотографии, и т. д. Удивительный симбиоз каменного и постиндустриального веков!

Кажется, я уже отмечал, что второе производство в нашей зоне, а, может, и первое по объему производства производимой продукции и числу занятых зеков, – меловое. Мел, который выгрызают с помощью бульдозера и экскаватора прямо из склона холма, что является частью территории нашей зоны, арестанты дробят, сушат, упаковывают в мешки, загружают в вагоны. В цехе, где это самое меловое производство, я ни разу не был, в тонкости таинств, происходящих за его стенами, не вникал. Зато своими глазами я вижу каждый день (точнее, в любое время суток, ибо «меловики», как и мы, работают в три смены), как из трубы, что торчит из крыши этого самого цеха, вырываются белые клубы, разумеется, того же самого мелового происхождения. Эти самые клубы вижу, понятно, не только я и прочие арестанты, но и жители домов, расположенных рядом с зоной. Понятно, не только видят, но и… страдают от всего этого. Меловая пыль оседает на свежевыстиранной, сохнущей одежде, проникает в жилые помещения, въедается в мебель и прочие предметы быта, попадает в глаза, в носоглотку и т. д. Говорят, что окрестные жители завалили всевозможные инстанции просьбами прекратить «меловые выхлопы», прекратить отравлять, губить, уничтожать и т. д. Словом, начали хлопотать о закрытии нашего «производства номер два». Хлопоты возымели определенный успех. Трубу, ту самую, из которой круглосуточно вырываются белые клубы, развернули в другую сторону, в сторону наших бараков. Теперь эта самая белая пыль, что не давала покоя местным жителям, целиком и полностью остается на территории лагеря, на наших вещах, наших носоглотках, наших легких… Мудрое и гуманное решение!

Точен лагерный язык. Безжалостны арестантские характеристики. Всякая, рожденная в зоне, кличка всегда выхватывает самые важные, самые показательные качества личности. Не в бровь, а в глаз, в самую цель… В яблочко! В десяточку! Взять лагерного замполита. Увы, не запомнилось имя сверхнаблюдательного зека, некогда припечатавшего его былинно-чеховской кличкой: – «Конь-Голова». В этих двух словах клички учтено, сконцентрировано то, что самым исчерпывающим образом характеризует этого человека. Внешность – голова, действительно, лошадиной формы, еще более лошадиного контура шея. Да и содержание, суть образа – особенная, опять-таки нечеловеческая тупость (не повернется язык сказать – «лошадиная»), как следствие – косноязычие и откровенная нелепица в любой его попытке что-то сказать.

А чего стоит четкая и короткая кличка «Ганс»? Она некогда раз и навсегда прилипла к одному из офицеров администрации. Блондин с белыми ресницами и безукоризненными по меркам Третьего рейха пропорциями лица, черепа. Да что там пропорции! В манерах и привычках страсть к дисциплине, порядку, особая любовь к формулировкам «положено – не положено» – словом, сплошной железный «орднунг». Он любому трижды истинному арийцу даст фору сто очков вперед. Разумеется, нам от этого не легче. Беда, когда Ганс приходит к нам на барак со шмоном. Все вольное, все «неположенное», все «цветное» уходит тогда вместе с ним.

Понятно, что у каждого прапорщика на зоне своя говорящая кличка. Вот Щетка. Он же прапорщик Черноус. О щетинистом и черном предмете обихода напоминают в нем и черные, торчащие, почти негнущиеся усы, и особое рвение, с которым он на шмонах (ну и впрямь, как щетка) выметает из наших тумбочек, с наших спальных мест, из наших карманов все, внутренним распорядком не предусмотренное.

Другой его коллега – Чифир. Снова говорящее «погоняло». Лицо у него коричневое, будто, действительно, в чифире вымоченное, и глаза ошалелые (будто чифира этого он изрядно перебрал). И поведение, соответственно, как у любого, этим напитком злоупотребляющего.

Еще один прапорщик – Дося. Круглолицый, розовый, вылитый поросенок с рекламы моющего средства, что когда-то маячила на экранах телевизоров. Даже вполне человеческий нос на таком лице представляется ничем иным, как поросячьим пятачком.

Понятно, что при выборе клички не щадят арестанты и своего брата. И опять, что ни «погоняло», то перл острословия, наблюдательности, а то и тонкого психоанализа.

Обнаружили в свое время двое моих соседей особую страсть к чревоугодию (по лагерному это называется «кишкоблудием»). Получили почти ласковую лагерную кличку «запарики». «Запарик» в переводе с того же лагерного означает порцию лапши (обычно китайского производства) быстрого приготовления, которая перед употреблением не варится, а всего лишь заливается горячей водой (запаривается). Время шло, «запарики» демонстрировали все большую приверженность упомянутому пороку. Оба заметно округлились, отяжелели, теперь в проходняке между двумя кроватями передвигались они не иначе как бочком, враскачку. И темы их разговоров сузились до предела, исключительно о еде. Что в очередной посылке пришлют, какие новые продукты в ларек завезли, чем барыга торгует, почем «левое» мясо в столовой и т. д. А что стоит обрывок одного из утренних диалогов «запариков», случайно подслушанный соседями и сразу же ставший анекдотом, частью золотого лагерного фольклора? «Кончай есть, а то на завтрак опоздаем…». Вот и вышло, что вскоре почти доброжелательное «запарики» было заменено на презрительно-омерзительное – «опарыши». А опарыши – это жирные белые личинки навозных мух, обитающие в этой самой навозной жиже. Словом, получили мои соседи за свое чревоугодие столь неблагозвучную кличку.