Сергей Голицын - Записки уцелевшего Страница 19

В свое время ханы Средней Азии бросали в темницы заложников, или выпускали их, или без всякого суда умерщвляли. Примеру ханов последовали деятели Парижской коммуны — расстреляли тысячи заложников. У нас по инициативе Троцкого расстреливали ни в чем не повинных людей. Этот бессмысленный метод борьбы постоянно применялся во время гражданской войны. При приближении белых арестовывались по городам и селам купцы, чиновники, помещики. Их увозили в тыл. Когда белые брали город, заложников, взятых оттуда, расстреливали. Так, отступя из Орла, красные многих расстреляли. Историки никогда не узнают точной цифры жертв. В спешке списки не составлялись. Среди погибших орловцев были два двоюродных брата моей матери — Борис и Юрий Александровичи Лопухины. Тогда же в Рязани был расстрелян муж бабушкиной сестры Ольги Николаевны, видный царский сановник Александр Григорьевич Булыгин. Дядя Лев Бобринский, ни с кем не простившись, уехал на подводе в Тулу, а оттуда поездом в Москву.

От дяди Вовика Голицына из Москвы было получено письмо, что на его руках скончался в возрасте 82 лет дедушка Саша. Столько со всех сторон наползло тревожных известий и слухов, что смерть старейшины голицынской семьи не вызвала среди нас должного отклика…

Среди комиссаров, кто прославился своей жестокостью, назову председателя Богородицкого укома Белолипецкого и тульского председателя Чека латыша Кауля. Про последнего ходил такой анекдот: будто вернулся один заключенный домой, сынишка перед нем расхвастался: "Папа, я закон Божий начал учить". "Что же ты знаешь?" — спросил отец. "У Адама было два сына Кауль и Авель", — ответил мальчик…

Ждали ли тогда белых? Да ведь вслух-то о таком не говорили. Крестьяне, озлобленные хлебными реквизициями, наверное, ждали. А белые, взяв Орел, дальше на север двигались медленно. В Богородицке обосновался штаб воинской части, занял помещение школы. Ученики ходили в кинематограф на Воронежской улице, садились в зрительном зале, каждый класс занимался всего по два часа, учителя только рассказывали, но не спрашивали. А я продолжал учиться с тетей Сашей и с матерью.

В октябре наступили лунные ночи, луна просвечивала сквозь тучи, едва освещала темные улицы. Дожди лили чуть ли не ежедневно. К нашему дому ночью подошла бродячая собака и завыла на луну, протяжно, тоскливо. Брат Владимир выскочил, кинул в нее камнем, она отбежала. Он вернулся, а собака опять у самого крыльца завыла.

— Ох, не к добру это! — сказала Нясенька.

И на вторую ночь собака подбиралась выть к нашим окнам, и на третью. Что делается на фронтах — никто не знал, газетам не верили, слухам верили и не верили.

В Богородицком уезде были убиты два казака из разъезда Мамонтова, а их лошадей, оседланных, с яркими чепраками, сытых, породистых, нарочно провели по Воронежской улице через весь город.

Для нашей семьи забрезжил светлый лучик: неожиданно нашли квартиру на Успенской улице, последней поперечной к Земледелке. Хозяева уезжали жить в Товарково, нам оставляли отдельный дом, с сараем, с дровами, со двором, с участком земли. Стали собирать вещи, искали подводу, чтобы перевезла все наше скромное имущество по непролазной грязи. Но переезд пришлось отложить.

Однажды ночью резко застучали. Мы ждали, мы знали, что раздастся стук, неизбежный, неумолимый. И мы готовились к этому стуку. Из последней комнаты, в которой спали мои родители и я, шел черный ход во двор, со двора калитка вела на огород, дальше огородами можно было пробраться к городскому выгону. Мои родители все это заранее высмотрели. У своей кровати каждую ночь они клали краюху хлеба с вареными картошками.

Я проснулся, услышал, как мать шептала отцу:

— Скорей, скорей! Стучат!

Отец быстро оделся, выскочил в темноту ночи через черный ход. Владимир запер за ним дверь на крючок. А мать в это время нарочно медленно возилась у наружной двери, в которую неистово барабанили.

Вошли двое чекистов в кожаных куртках, с револьверами, их сопровождал солдат с винтовкой. Потребовали засветить огонь, прошли по всем комнатам, заглянули под кровати. Мать предложила им показать ордер. Они что-то резко ответили и спросили — где ее муж?

А не было не только его, но и сестры Лины. Но она иногда оставалась ночевать в Общине у Анны Васильевны Бибиковой, с которой, несмотря на разницу возрастов, дружила.

Моя мать стала говорить, что сама беспокоится, почему нет ее мужа, что он со службы не возвращался. В это время застучали в дверь с черного хода. Один из чекистов бросился с револьвером и свечкой открывать.

На пороге появился тяжело дышавший придурковатый брат хозяина, жених без невесты. Задыхаясь после быстрого бега, проглатывая концы слов, он кое-как объяснил, что вышел во двор по нужде и увидел, как с нашего черного крыльца быстро спустился кто-то, побежал к калитке. Он бросился за ним, да не догнал и вернулся…

— А что тут у вас? — закончил он свою несвязную речь оглядываясь.

— Понятно! — сказал один из чекистов. — Иди-ка ты спать. — И, повернувшись к солдату, приказал ему:- Ну-ка выйди, пошуруй там. — Он переглянулся с другим чекистом и объявил нам, что они будут производить обыск.

Солдат ушел.

Многие вещи были унизаны в узлы: ведь мы собирались переезжать. Начали по приказу чекистов их развязывать, и тут раздался выстрел. Наверное, только маленькая Катя не поняла, в кого могли стрелять. Моя мать опустилась на стул, тетя Саша начала креститься. Вошел солдат.

— Ну что? — спросили оба чекиста.

— Да это я в небо. Ничего не видать, — ответил солдат.

Обыск продолжался до рассвета. Поднимали половицы, искали оружие, читали письма, спрашивали — кто пишет, опять искали, ничего не находили. Мы сидели молча, ждали. Когда обыск подошел к концу, оба чекиста отошли в сторону, стали между собой совещаться, поглядывали своими стеклянными глазами то на мою мать, то на моего брата Владимира. Старший из них приказал моей матери собираться, обернулся к Владимиру и сказал ему: когда отец вернется, пусть идет в Чека, и тогда мою мать отпустят.

— Даю слово, что отпустят, — добавил он.

Мать надела пальто, взяла кусок хлеба в карман, простилась со всеми нами, перекрестила нас. Плакали мои младшие сестры, тетя Саша, Нясенька, Лёна. Едва сдерживая себя, я кусал губы.

Они увели мою мать… Я стоял на крыльце, пока темные фигуры не скрылись в предрассветных сумерках… Тетя Саша стала укладывать Машу и Катю, Владимир тоже ложился. Я прошел в последнюю комнату, собираясь спать, и увидел сестру Соню. Она стояла на коленях перед иконой в углу и горячо шептала молитвы, клала земные поклоны. Я встал рядом с ней на колени и просил Господа, чтобы вернулись мои родители… Так мы и молились, пока багряные солнечные лучи не прорезали темные дождевые тучи.