Евгений Велихов - Я на валенках поеду в 35-й год... Воспоминания Страница 19

Там мы сняли раскладушку на террасе, на ней и спали. Ходили на лыжах по Москве-реке. Был дикий мороз и продувной ветер. На конном заводе ездили на лошадях. Дед, хозяин дома, развлекал нас прибаутками. В деревенской лавке, покупая ржавую селёдку, спрашивал: «А смерть от неё лёгкая?» Единственное, чего было вдоволь, это чёрной икры. Она была не очень дорогая.

С родителями жены я не ссорился, в Москве мы поселились у них в одной из трёх комнат за перегородкой из шкафов. Во второй половине жила бабушка Наташи — Мария Никитична Нечаева. Родители Наташи были правоверные совковые интеллигенты. Так критически до поры до времени я их и воспринимал. Только потом узнал, что они были колымскими первопроходцами, открывшими золото и алмазы Сибири. Дочь они воспитали правоверной комсомолкой. Мне не стоило большого труда за полгода обратить её в свою веру и, на свою голову, превратить в воинственную диссидентку. Этому помог и «ноев ковчег» у тёти Веры на Фрунзенской набережной. Зимой я учил Наталью кататься на коньках; мы продолжали заниматься конным спортом, а летом отправились в Судак на Чёрное море.

В Судаке жили наши друзья — Рамбиди. Они снимали комнату у греков. Была прекрасная домашняя обстановка и пища. Мы же приехали с палаткой, снаряжением для подводной охоты и ограниченными финансами. Палатку поставили на краю большой помойки, питались в кафе общепита и ходили на местные пляжи. Скоро такая жизнь надоела. В кафе нас кормили куриными шеями, мы удивлялись: откуда столько шей у курицы? Ходить по жаре на пляж было муторно. Перебрались в «Новый свет» — старинный Голицынский завод шампанских вин, стоящий на берегу бухты, основательно запакощенной туристами. За небольшим перевальчиком обнаружилась бухточка и так называемый «царский пляж». Бывал ли там царь или нет, не знаю, но место действительно царское — ни цивилизации, ни пресной воды, ни туристов.

Палатку бросали на целый день. Пили в основном очень дешевое шампанское «брют» с завода, а в освободившихся бутылках носили из-за горы пресную воду. Варили лапшу и охотились. Вожделенной целью была кефаль, но охота на неё была нелёгким делом. В основном пробавлялись бычками. Большая рыба прячется в пещерах на дне. Нужно было нырнуть метров на 10–12 и заглянуть в пещеру. Мне ещё перед этим приходилось продувать маску на девяти метрах, поэтому, увидев горбыля, обычно клал ружьё на дно и выныривал за воздухом. Опять нырял и стрелял, при удаче нужно было ещё залезть в пещеру и достать рыбу.

Несмотря на крымскую жару, в воде мы мёрзли порядочно. Целый день — охота. На берегу в камнях ловили крабов. По воспоминаниям, крымский краб — самый вкусный. Он меньше и нежнее камчатского, мы ловили его потом на Курилах, но больше и вкуснее флоридского, которым нас кормили в Майами. Больших крабов ловить не просто, они весьма осторожные. Иногда вдали появлялся однорукий гигант… Успех пришёл неожиданно. Когда я добыл кефаль и начал её чистить, на меня бросились все крабы, включая однорукого. Он даже отталкивал меня своей огромной клешнёй. Всех съели, теперь даже немного совестно… Вроде бы уже познакомились — и съели! Ничего не поделаешь — человеческая хищная природа. Таково было наше царское меню: рыба, крабы, лапша и шампанское «брют».

На обратном пути заехали к Наташиной приятельнице на Кубань. Её отец преподавал физику в школе. Нас встретили очень трогательно. Всё-таки я окончил физфак, работал в секретном институте. На радостях он открыл замечательные настойки и наливки, мать принесла сметану, в которой ложка стояла, и другие дары Кубани. Последствия, конечно, были соответствующие. Как говорится, мы с ним всю ночь боялись умереть, а утром пожалели, что не умерли. Стыдно было перед нашими женщинами, но они нас быстро простили. Поездили с родственниками по станицам, по ярмаркам. Впервые мне открылись последствия большевистского геноцида казачества, осуществлявшегося под прямым руководством В. И. Ленина и Я. М. Свердлова.

В Москве ждала моя работа, а Наталью учеба вместе с нашими занятиями конным спортом и катаньем на коньках в парке им. М. Горького. Я тогда гордо катался на норвежках и учил Наталью. Была и культурная жизнь, благо шла «оттепель». Хотя обстановка сложилась своеобразная. Лучше всего её определил Б. Пастернак:

Культ личности забрызган грязью,Но на сороковом годуКульт зла и культ однообразьяЕще по-прежнему в ходу.И каждый день приносит тупо,Так что и вправду невтерпеж,Фотографические группыОдних свиноподобных рож.И культ злоречья и мещанстваЕще по-прежнему в чести,Так что стреляются от пьянства,Не в силах этого снести.

Вышли рассказы А. И. Солженицына «Один день Ивана Денисовича», «Матрёнин двор»; «По ком звонит колокол» Э. Хемингуэя. Мы ходили в бассейн, учились нырять с аквалангом. Но весной наступил новый этап нашей семейной жизни. Первого ребёнка редко кто планирует. И мы не планировали. У Натальи начались боли. Положили её в больницу, боялись внематочной беременности. Она была твёрдо уверена, что я испортил ей всю жизнь. Надо иметь в виду, что училась она на геологическом факультете, уже съездила в экспедицию на Дальний Восток с двоюродной сестрой, собиралась ездить и дальше. В геологии ее интересовала природа, а не наука. И вообще оказалось, что она счастлива только в лесу, с животными и маленькими детьми. Анализ дал три креста Вассермана. Представляете её состояние! Слава богу, в венерологическом диспансере две старые опытные еврейские бабушки-врачи после интервью и беглого осмотра определили это как токсикоз. (А по поводу Ленина до сих пор выясняют!)…

Весной отправились на Николину гору к тёте Вере. На автобусе нам ехать запретили, боялись тряски. С братом Вовой мы доехали до Звенигорода на электричке и спустились по Москве-реке на резиновой лодке к Николиной горе к тому самому мосту, с которого якобы Б. Н. Ельцина сбросили в реку. Было великолепное путешествие, пели соловьи. На Николиной горе тогда ещё можно было ходить за земляникой, потом за грибами. Мы подолгу гуляли, и беременность у Натальи протекала хорошо. В декабре она родила сына Васю. Все трое детей родились у нас в одну неделю декабря, хотя и в разные годы. Мы назвали это эффектом мартовского кота. Получили мы Васю домой, и тут же он заболел воспалением лёгких. Я ставил ему горчичник, в который можно было обернуть его почти полностью. К счастью, нашли врача — Тумаркина, он лечил детей старой интеллигенции и был похож на древнего еврейского пророка. Начались обычные для тех времён заботы: достать подгузники, масло, пелёнки и т. д. Молока у Натальи было всегда в избытке, но это приводило к груднице, так что я научился делать уколы ей, а заодно и Ваське.