Александр Андреев - Бегущий за «Алыми парусами». Биография Александра Грина Страница 19

Имя Грина замелькало в десятках петербургских изданий. Одно время, с чужим паспортом в руках, он подписывался то Мальгиновым, то А. М-овым, то Степановым, то Александровым, то Викторией Клемм, то Еленой Моравской.

Грин писал рассказы, стихи, басни, фельетоны, юморески, вокруг него и в нем бушевало наводнение тем. Писал с размаху, был заражен образами и сюжетами.

Неутомимый, жизнелюбивый, навеки влюбленный в писательство, Грин был неистощим в своей литературной молодости и получил кличку «мустанг».

Чехов начинал «Мелочью» в «Осколках», молодой Куприн зарабатывал на хлеб в «Одесских новостях» и в «Киевской мысли», Грину приходилось писать ради копейки для газеты «Копейка», для «Петербургского листка», для легковесного «Синего журнала».

Полдень. Редакция журнала «Жизнь и суд». Я сижу за работой. Звонок телефона. Беру трубку. Говорят из редакции журнала «Пробуждение» и любезно предупреждают: «К вам направился писатель Грин». Это из числе серьезных предупреждений. Грин, являясь в редакцию, умел-таки разговаривать с издателями. Отделаться от него и отпустить его без настоятельно требуемого аванса было нельзя. Грин в отношении издателей был поистине неумолим.

Я сказал о тревожном сигнале издателям – двум братьям Залшупиным. Те, не желая платить Грину аванс, быстро схватили свои шляпы, пальто – и были таковы. Я был оставлен «на съедение», но Александр Степанович служащую в редакции братию не трогал.

Пришел Грин. Человек лет сорока, в обветшалом одеянии, в какой-то немыслимой порыжелой шляпе, плохо выбритый.

– Вот, – сказал он, положив на стол свернутую исписанную бумагу, – рукопись.

Он, не снимая шляпы, уселся против меня в кресло и неторопливо начал закуривать.

– Оставьте, Александр Степанович, – сказал я, – не задержу.

– Оставить можно, – ответил Грин, – но мне сейчас необходим аванс в сто рублей. Прошу.

– Ничего не выйдет. Издателей нет, а без них деньги контора не выплатит.

– Почему не выйдет? – изумился Грин. – Выйдет, еще как выйдет! Я подожду прихода издателей и сам поговорю с ними. Не люблю я эту людскую разновидность, но разговаривать с ними люблю.

Он снял пальто, повесил его на спинку стула, кряхтя взобрался на диван. Вскоре он повернулся лицом к спинке дивана и легкое всхрапывание послышалось в комнате.

Раздался телефонный звонок. Звонил издатель, я рассказал ему ситуацию.

– Ладно, – сказал недовольный Борис Соломонович Залшупин, – позвоню немного позже.

Позвонил позже. Ничего не изменилось, вопрос не разрешался. Раздраженный издатель предложил мне выдать настойчивому писателю пятьдесят рублей и «сплавить» его.

Я разбудил Грина и сообщил о решении издателя. Увы, Грина это не устраивало. Он, твердо убежденный в своем праве, требовал все сто.

Новый звонок по телефону, печальная информация и рев издателя.

– Дайте ему сто рублей, пусть отвяжется.

Получив сто рублей, Грин снисходительно похлопал меня по плечу и назидательно сказал: «Вот как нужно с ними действовать, иначе эти людишки не понимают. Не забудьте, что мы торгуем своим творчеством, силой мышления, фантазией, своим вдохновением! Пока!»

В июле 1916 года Александр Грин ненадолго приезжал в Вятку и жил у мачехи в доме Нурминских на Кикиморской улице (в настоящее время улица Водопроводная, 12) около двух недель.

В декабре 1916 года за непочтительное высказывание о царствующей династии Романовых в ресторане Александра Грина выслали из Петрограда в Финляндию, в поселке Лунатиокки, расположенный в 70 километрах от Петрограда.

Узнав о Февральской революции 1917 года писатель пешком ушел в Петроград, где стал активно печататься в журналах.

В 1917 году у А.С. Грина было 54 публикации, в 1918 – 35. Он печатался ежемесячно в «Огоньке», «Новом Сатириконе», «Биче», «Свободном журнале», «Синем журнале», «Петроградском голосе», «Чертовой перечнице», «Честном слове», «Мире», «Журнале для всех», «Пламени», «Всевидящем Оке», других изданиях.

В 1918 году А.С. Грин жил в Москве на Якиманке, у своего товарища Николая Вержбицкого, работал в «Газете для всех», «Честном слове», других изданиях.

Лето 1918 года Грин провел под Москвой, в Барвихе.

Надо было писать, зарабатывать на жизнь. Быстрее всего дело оборачивалось в еженедельных журналах. Туда можно было принести рассказ или стихотворение и тут же получить от редактора записку в бухгалтерию с просьбой – выдать подателю такую-то сумму. Суммы были невелики: за рассказ размером в пол-листа Грину платили 60–70 рублей.

В нашей комнате было темновато. Для работы мы занимали места на двух смежных подоконниках – Грин слева, я справа. Работали молча. Грин писал на отдельных небольших листках, разборчивым почерком, с небольшим количеством поправок.

Когда мы жили в Барвихе, у Грина не было никаких средств к существованию. Чем он жил в это время, трудно было догадаться. И имущества у него никакого не было, кроме чемоданчика со сменой белья и куском мыла.

Устроившись на балконе у крестьянина-дачевладельца, он спал на войлоке, брошенном на сундук. А днем, свернув войлок в трубку, на этом же сундуке писал и ел, сидя на низенькой скамеечке. Хлебных карточек у него не было. Да и хлеба в то время выдавали по сто граммов в день.

Иногда Грин ночью уходил в поле и выгребал руками картофелины величиной с грецкий орех. Ел их сырыми, немного подсаливая. Варить было нельзя – хозяин, узнав об этом, немедленно выгнал бы постояльца.

Осенью 1918 года А.С. Грин переехал в Петроград.

Помню, осенью 1918 года Александр Степанович сказал мне:

– Я женился, переехал к Марии Владиславовне Долидзе. Я там хозяин, сижу за обеденным столом в кресле. Завтра у нас прием – гости.

Я порадовалась за Александра Степановича: значит, у него опять есть домашний уют. Но брак этот длился недолго. Зимой я получила от Александра Степановича письмо, в котором он просил навестить его, так как он вновь одинок. Я нашла Грина на Невском, между Литейным и Надеждинской, на третьем дворе. Комната была маленькая и в мороз нетопленная. Но я ничем не могла помочь Александру Степановичу, так как в 1918–1919 годах мы, как и все петроградцы, голодали. Я принесла только две большие тыквы. Спросила его, почему он уехал от Долидзе.

– От меня стали прятать варенье и запирать буфет. Я не приживальщик; не моя вина, что негде печататься. Я потом все бы выплатил. Я послал всех куда следует и ушел.