Гульельмо Ферреро - Юлий Цезарь Страница 19

Древний латинский дух не умирал, он еще встречался во многих фамилиях, несмотря на свое богатство или зажиточность остававшихся верными тому, что было прекрасного и полезного в древней простоте.[130]Он еще с силой боролся против новых нравов, стараясь опереться не только на священные воспоминания прошлого, но и на некоторые восточные философские системы. Много читали Аристотеля, боровшегося, как с самыми гибельными бичами республик,[131]с роскошью, возрастанием потребностей, торговой жадностью.

Варрон написал свой прекрасный трактат о гражданских и религиозных древностях, чтобы, используя свою эрудицию, восстановить самую почтенную часть прошлого.

В этот же самый момент мистико-моральная секта, возникшая в начале столетия в Александрии и получившая имя неопифагорейцев, работала над распространением в италийском обществе книг о нравственности, приписывавшихся самому Пифагору, в которых прославлялись все добродетели, исчезавшие в высших классах Италии: благочестие, почтение к предкам, благородство, умеренность, правосудие, тщательное рассмотрение всякий вечер всего совершенного за день.[132]

Однако, несмотря на столько усилий, влияние Востока с его пороками и роскошью наводняло Италию, подобно весеннему потоку, увеличивающемуся от таяния снегов. Завоевания Помпея, увеличение государственных доходов, изобилие капиталов и благосостояние, бывшее после кризиса 66–63 годов результатом этих завоеваний, снова опьянили демократию, госпожу Империи. Италия была более не амазонкой или Минервой мира, но вакханкой: Афродита и Дионис с толпой менад захватили Рим, проходя по нему днем и ночью в бешеных и необузданных процессиях, приглашая на праздники и разврат мужчин и женщин, патрициев и вольноотпущенников, рабов и граждан, богатых и бедных. Банкеты рабочих обществ и избирательных коллегий были так часты, так многолюдны и так великолепны, что с каждым мгновением поднимали цену в Риме на съестные припасы.[133]Хотя республика покупала хлеб повсюду, в Риме постоянно чувствовался в нем недостаток. Владельцы пригородных садов, скотоводы, бесчисленные городские трактирщики и виноторговцы богатели. Еврисак, самый крупный булочник Рима, темный вольноотпущенник, владевший огромной пекарней и большим количеством рабов, составил себе, скупив поставки для государства и, может быть, на все крупные народные и политические банкеты, такое большое состояние, что оно позволило в один прекрасный день поставить в качестве памятника ему то странное надгробие в виде печи, которое еще почти целое поднимается возле Porta Maggiore.

Везде в Италии строили дворцы, виллы и фермы и покупали рабов; частная и общественная роскошь продолжала увеличиваться. После Галлии, тех выгод, предприятий и празднеств, которые должно было принести новое завоевание, жадную до новшеств публику всего более интересовал театр Помпея, первый большой каменный театр, который строили греческие архитекторы на том месте, где теперь находится Campo dei Fiori и прилежащие улицы. Гражданин кончил тем, что осмелился возмутиться против бессмысленного запрета, наложенного в течение веков строгим пуританизмом старых времен и запрещавшего в Риме строить каменные театры. Постройка этого театра была, таким образом, делом революционным. Помпей, правда, даже в этом случае хотел щадить поклонников традиций. Он предполагал остаться в согласии с законом, приказав построить на вершине амфитеатра храм Венеры, так что скамьи зрителей могли рассматриваться как огромная лестница, ведущая к маленькому храму. Но Помпей был человеком, который всегда страшился своих успехов. Он не сомневался, что для большинства римлян постройка этого театра дороже завоевания Сирии.

Однако в ожидании этого большого каменного театра честолюбцы тратили бешеные суммы, давая народу во временных деревянных театрах зрелища, продолжавшиеся по нескольку недель, нанимая гладиаторов, музыкантов, танцоров и мимов; покупая повсюду львов, пантер, тигров, слонов, обезьян, крокодилов, носорогов, которых показывали и заставляли сражаться.[134] Все правители Азии и Африки принуждены были сделаться поставщиками диких зверей для своих римских друзей.[135] Скавр, давая в 58 году эдильские игры, истратил почти все доходы от своих восточных имений, чтобы украсить тремя тысячами статуй, чудными картинами из Сикиона и тремястами прекрасных мраморных колонн деревянный театр, вмещавший 80 000 зрителей и существовавший всего один месяц.

Высшие классы, знать и богачи жили в необузданном разврате, банкетах, оргиях, ночных праздниках или в столице или в своих поместьях и на дачах.[136] Смешение старой аристократии и богатой буржуазии всаднического сословия наконец произошло, но оно произошло в пороках и наслаждениях. Во главе Империи находились уже не военная аристократия и могущественный класс капиталистов, а маленькая, циничная и скептическая клика, друзья удовольствий и наук, праздников и остроумия.

Жены разоряли своих мужей и искали любовников, достаточно богатых, чтобы дарить им драгоценные ткани, пышные носилки, красивых, хорошо причесанных и одетых рабов, а особенно жемчуга и драгоценные камни, столь же великолепные, как камни Митридата, на которые они бегали смотреть в храм Юпитера Капитолийского, где Помпей выставил их.[137] Что касается их мужей, то лучшим считался тот, у кого были лучший погреб греческих вин, самые искусные повара, самые пышные виллы, самая большая библиотека, самая модная любовница и самые редкие и ценные произведения скульптуры и золотые вещи.

Хуже всего было молодое поколение, циничное, сладострастное, легкомысленное, не уважающее никакого авторитета, ни богов, ни родителей, нетерпеливое в достижении удачи и богатства без всяких трудов.[138] Об этой молодежи можно судить по пяти молодым людям, заставлявшим тогда говорить о себе. Это были: Марк Антоний, внук великого оратора и сын претора, так неудачно воевавшего в 74 году с пиратами; Гай Скрибоний Курион, сын знаменитого консерватора, бывшего в 79 году консулом и совершившего экспедицию во Фракию; Гай Саллюстий Крисп, сын богатого собственника из Амитерна; Марк Целий, сын крупного банкира из Путеол, и, наконец, Катулл.