Виктор Петелин - Михаил Шолохов в воспоминаниях, дневниках, письмах и статьях современников. Книга 1. 1905–1941 гг. Страница 19

М.М. Шолохов. К тому, что написано Погореловым и П.К. Луговым, ничего существенного добавить я не могу. Могу только подтвердить, что все сказанное ими полностью соответствует действительности, за исключением некоторых малозначащих деталей, которые при желании вполне возможно уточнить. Что же касается отношений между отцом и дядей Ваней (как все мы, дети Шолохова, называли Ивана Семеновича), то прочитавшим воспоминания Погорелова должно быть ясно – у людей, переживших такое, они не могли быть иными, кроме как очень теплыми.

В.В. Петелин. Нас интересует не только «Тихий Дон», но и все творчество Шолохова. Не менее трагична и история романа «Они сражались за родину». Светлана Михайловна сейчас восстанавливает его подлинный текст… «Они сражались за родину»… Виктор Левченко привез из Вешенской копию записки Шолохова Брежневу, проливающую свет на положение писателя в период «застоя»… Вам слово, Виктор Григорьевич!

В дни памяти Шолохова я прежде всего хотел бы сказать о том, что наконец-то реабилитировано казачество. Отношение к нему у Михаила Александровича было особое. И любовное. И вместе с тем разумно прагматическое. Помню, когда экспедиция «Дорогами Григория Мелехова» в июне 90-го года завела нас в станицу Боковскую, к бывшему первому секретарю Вешенского РК КПСС Петру Маяцкому, немало он рассказал нам интересного о нраве Шолохова и его привычках, о приезде к Шолохову Олжаса Сулейменова, Василия Белова, Юрия Гагарина, когда тот, купаясь, накололся на ракушку, а секретарь райкома, бывший военный разведчик, лечил его по-фронтовому: оросил рану водкой и дал стакан для обезболивания. «Ни хрена себе, доктор», – улыбнулся во все лицо Юрий Алексеевич. Михаил Александрович ждал его как никого другого и даже сам возил по пескам на машине… Так вот, спросил я у Маяцкого об отношении Шолохова к казачеству. «Часто Михаил Александрович, – сказал Маяцкий, – поднимал такие вопросы: «Скажи, Петро, ну, сколько ж у нас дармоедов сегодня? Вот был в станице один атаман, у него был писарь, не писарь, а пысарь, он назывался – пысарь. Атаман вышел с палочкой, решения там на круге принимает, тебе возить – туды, а тебе идти – туды… и шло все, как положено. Пысарь только отвечал или отмечал, и все. И ничего больше. А сегодня – и райком есть, и райисполком есть, и сельский совет есть, и профсоюз есть, и комсомол есть, и, Господи, все есть, а дело-то пока хромает»,

Реабилитирован, слава Богу, и Григорий Мелехов.

В.В. Петелин. Реабилитировал я его в своей книге «Гуманизм Шолохова» еще в 1965 году.

В.Г. Левченко. Виктор Васильевич! Ваше открытие вошло в анналы, а по поводу Вашей работы «Два Григория Мелехова» в литературных кругах даже ходила поговорка: двадцать два Мелехова Виктора Петелина. Но это не в обиду Вам будет сказано. Читали, переиздавали, вот откуда и незлобивый юмор. Но Вы, Виктор Васильевич, к сожалению, не секретарь Ростовского суда.

А я хотел сказать о реабилитации главного прототипа Мелехова Харлампия Васильевича Ермакова, расстрелянного по внесудебному постановлению ОГПУ в 1927 году и реабилитированного только в 1989 году, то есть спустя пять лет после смерти самого Шолохова. А до этого по всем делам он проходил как б/б — белобандит. И все, кому было положено знать, знали, с кого писал Шолохов своего Григория Мелехова. Но писатель не отступился от своего. Это, кстати, и к вопросу о том, кто первый начал писать о жертвах репрессий, с какими на казачество обрушились, – отцы Арбата, да простится мне подобное выражение…

Трудно до конца оценить величие подвига Шолохова: создать «Тихий Дон» и «пробить» через тысячи заслонов; уговорить Сталина не корежить, например, образ Лавра Корнилова, нарочито не ужесточать его; не упрощать и образы коммунистов, когда им хмелем била в голову власть, и т. д. Убедить родных…

– Ты не иначе как Пушкиным сделаться хочешь? – подначивал зятя рассудительный атаман станицы Букановской Петр Громославский.

– Может, и так, – отвечал Шолохов. И непонятно было, в шутку тот говорит или всерьез.

А сколько выпало на долю Шолохова испытаний… Вспомню лишь ноябрь 1938 года. Над головой Шолохова сгустились тучи. НКВД подготовило на него «дело» как на руководителя повстанческого движения на Дону, Кубани и Тереке. Действовали крайне нагло и примитивно. И когда в Кремле в ноябре 1938 года с участием членов Политбюро и высших чинов НКВД произошла крупная разборка и товарищ Сталин даже пожурил писателя: «Напрасно ви, товарищ Шолохов, подумали, что ми поверили би клеветникам», – писатель расскажет такой незамысловатый анекдот: «Бежит заяц, навстречу волк и спрашивает: «Куда, серый, бежишь?» – «Как куда? Ты разве не слышал: ловят и подковывают». – «Так то не зайцев, а верблюдов». – «Ага, поймают, подкуют, а потом доказывай, что ты – не верблюд».

И членам Политбюро нечего было сказать в ответ…

Шолоховское узнается по одной фразе.

Его образность можно уподобить разноцветному, в узорах, восточному ковру.

«Сады обневестились, зацвели цветом мелочно-розовым, пьяным. В пруду качаловском, в куге прошлогодней, возле коряг, ржавых и скользких, ночами хмельными – лягушачьи хороводы, гусиный шепот любовный да туман от воды…» («Двухмужняя»).

Так, уже в «Донских рассказах» проявил он способность находить собственные слова, строй фразы, интонацию.

«Ковыль, белобрысый и напыщенный, надменно качал султанистыми метелками» («Лазоревая степь»). О фронтовике гражданской войны: «Смерть по-девичьи засматривала ему в глаза». Найдет неожиданный эпитет: «Жизнерадостный строчащий стук пулемета» («Жеребенок»).

Редкая способность воссоздания мира вещей и явлений, людских отношений и чувств заметна каждому читателю в «Тихом Доне».

«Над степью – желтый солнечный зной. Желтой пылью дымятся нескошенные вызревшие заливы пшеницы. К частям косилки не притронуться рукой, вверх не поднять головы. Иссиня-желтая наволока неба накалена жаром там, где кончается пшеница, – шафранная цветень донника» (Т. I. С. 226).

Правда, мода тех лет на вычуры, натуралистические обороты речи коснулась в некоторой мере и Шолохова. В первоначальной публикации можно было встретить: «болтался в синеватой белеси неба солнечный желток», – но вскоре он нашел более художественный вариант: «плыло в синеватой белизне неба солнце».

Верным своему критерию он остается и в «Поднятой целине»:

«Звенит, колдовски бормочет родниковая струя, стекая в речку. В текучей речной воде ты увидишь, как падают отсветившие миру звезды. Вслушайся в мнимое безмолвие ночи, и ты услышишь, друг, как заяц на кормежке гложет, скоблит ветку своими желтыми от древесного сока зубами» (V, 123).