Вадим Андреев - История одного путешествия Страница 19

— Я к вам, Андреев. Вижу, вам тоже не спится. Мне поговорить надо.

Он облокотился рядом со мной, следя за разлетавшимися внизу серебряными волнами.

— Конченый я человек, — вдруг сказал он с неожиданной силой. — Конченый, — повторил он и замолчал.

Я посмотрел на него с удивлением — он стоял неподвижно, засунув глубоко в карманы свои длинные руки, низко опустив лицо.

— Думается мне, что среди вас я лишний человек. Иван Юрьевич, когда нужно будет, расстреляет не хуже меня.

Петров улыбнулся, и его белые зубы пронзительно сверкнули в темноте.

— Не хочу я ехать с Иваном Юрьевичем на Кавказ, — продолжал он, не дождавшись моего ответа. — Сто восемьдесят девять человек я отправил на тот свет, довольно. Пора мне отдохнуть, давно пора. Я лучше в Константинополе папиросами начну торговать, мне это дело знакомое,

Петров вдруг вынул руки из карманов и ловко подхватил невидимый лоток, затворил, кривляясь:

— Не угодно ли папиросы Катыка? А вот «Ню», последняя коробочка, специально для вас приберег. Купите, превосходные папиросы, не подделка, настоящие.

Он быстро закрыл воображаемый лоток и, снова засунув руки в карманы, продолжал другим, серьезным голосом:

— Мне, по правде говоря, на все наплевать. Вот Иван Юрьевич, да и вы тоже все говорите — Россия, Россия, а на что мне она, ваша Россия? Что она мне дала? Шиш с маслом. А то того и гляди поставят к стенке, да и есть за что. Начхать я хотел на нее, вашу Россию, — добавил он с вызовом.

— Так зачем же вы поехали с нами? Оставались бы в Марселе.

— Оно, конечно, лучше было бы, да очень мне Иван Юрьевич понравился. Он сильный человек, с таким не пропадешь.

— Так вы же на него с ножом полезли.

— С пьяных глаз. А может, испытать хотел. Оттого и полез, что он сильнее меня. Да и вас тоже сильнее, — сказал Петров, вновь обнажая улыбкой острые белые зубы.

Луна зашла за широкое облако. Еще ближе придвинулся и без того близкий горизонт. За кормою, во мгле, исчезло крыло островерхой горы. Вскоре я остался один на палубе. Я прислушивался к мерному постукиванию машины, к ритмичному, легкому вздрагиванию палубы, к плеску волн, разбивавшихся о борта парохода. В душе я радовался, что Петров откалывается от нашей группы. Я думал, что без него все наше предприятие будет чище и яснее и, следовательно, поднимутся наши шансы на успех.

Мы подошли к Дарданеллам ночью. Под вечер мы миновали в лучах красного заката легкой тенью всплывший над линией горизонта синий Лемнос. Тяжело загрохотала якорная цепь, остановились машины, и странная тишина, нарушавшаяся только слабым плеском штилевого моря, охватила наш пароход. Я провел бессонную ночь: тишина, от которой я отвык, невольно волновала меня. На рассвете я поднялся на палубу. Желтое солнце вставало над Азией, над невысоким Гиссарлыкским холмом, где пять тысячелетий тому назад была основана Троя. Поднялся легкий ветер, покрывший море темно-синей рябью и быстро погнавший на восток разрозненные оранжевые облака. Впереди километрах в двух высокий глиняный берег как будто раскололся на две половины. Перед мысом, которым кончается Европа, из воды торчали остовы трех пароходов — память о страшной дарданелльской операции 1916 года. Почти вылезая из воды на прибрежные камни, возвышалась ржавая корма броненосца. Маленькие волны разбивались о черные трубы, о сломанные мачты, подчеркивая прозрачным кружевом пены тяжесть исковерканных кусков брони. Два других военных корабля, как будто эскортировавших броненосец даже после его смерти, за пять лет помятые бурями и ледяными зимними ветрами, представляли собой бесформенные груды железа, поднятые на поверхность моря чудовищным землетрясением. Чайки упрямо кружились над остовами кораблей.

На нашем пароходе заработало машинное сердце, с лязгом поднялся якорь, облепленный комьями серого ила, и замедленным ходом мы вошли в узкую расщелину пролива. В устье наш пароход встретился с широкой турецкой фелюгой, своим заплатанным парусом тщетно ловившей ветер, который перескакивал с берега на берег, из Европы в Азию, не касаясь поверхности воды. На тупой корме фелюги лениво повис красный флаг со звездой и турецким Полумесяцем. С верхней палубы корабля были видны рыжие, невозделанные поля, глубокими складками уходившие вдаль. Ни дерева, ни кустика, ни клочка зеленой травы. Все было голо и мертво. Такою, должно быть, была вся земля в первый день творенья. Только иногда в узких долинках европейского берега Дарданелл появлялись прямоугольники кладбищ, белели на солнце кресты и увитые каменными тюрбанами надгробные плиты. Но и около кладбищ не росли деревья, по-прежнему оставалась голой тяжелая рыжая земля.

И зачем нам только веленоВ этакую лезть расщелину?

Я обернулся. Рядом со мной стоял, посмеиваясь, голубоглазый Вялов.

— Ну и земля-землица! — продолжал он. — Сколько ни сей, сколько ни сади, даже картошка здесь не вырастет. Какой же здесь берег будет Европа? Этот? Никакой разницы. Тоже — Европа…

Вялов непристойно срифмовал Европу и рассмеялся пуще прежнего.

— Вижу, Коля, — сказал я, — ты не унываешь.

— Чего ж унывать? Мы проделали больше половины пути, скоро доберемся до Кавказа. Россия! — Он широко и радостно улыбнулся. — Поди, Кавказ не похож на нашу архангельскую тайгу — так мы и на берег вылезем и не будем знать, что мы уже дома. Ты не забудь, скажи, что вот, мол, приехали, а то я с разбегу к китайцам попаду. А у меня тебе подарок, — по-прежнему улыбаясь, сказал он. — Только, чур, не отказываться!

Вялов вытащил из кармана пальто, или, вернее, из кармана того, что было когда-то пальто, маленькую готовальню.

— Это тебе Петров посылает. Через меня. Боится, что ты откажешься.

— Да зачем мне готовальня? — сказал я, до крайности удивленный подарком.

— Зачем тебе приготовальник, я этого не знаю, в гимназии не учился. Но ты не отказывайся, возьми, а то обидишь Василия. Конечно, он парень никчемный, а все-таки товарищ. Тут есть такая штука, — продолжал Вялов, открывая готовальню и показывая мне циркуль, — очень удобно ковырять в зубах.

— А что Петров с готовальней делал? Неужто тоже зубы чистил?

— Бог его ведает. Он любит такие миниатюрные вещи, — Вялов с удовольствием произнес мудреное слово, — мешок Петрова полон всякой всячиной. У него есть даже щипцы для завивки волос. Он все таскает с собою.

В обед мы вышли из узкой щели Дарданелл. На западе, вдалеке, проплыла и скрылась за кормою пристань Галлиполи. На узком, выдававшемся в море молу были видны серые шинели русских солдат. Мраморное море встретило нас почти полным штилем. Ветер спал, круглые волны мертвой зыби, отполированные солнцем, медленно переливались за бортом парохода. Все море казалось муаровым. Нижний слой, более светлый, принесенный течением из Средиземного моря, не смешивался с верхним, черноморским, и с палубы казалось, что темно-зеленые волны катятся по бирюзовому дну. Это было до того необыкновенно, что я до самого вечера не мог оторваться от игры голубых и зеленых теней мраморной воды.