Александра Юрьева - Из Харькова в Европу с мужем-предателем Страница 19

После этой короткой встречи с Хлебниковым мы быстро вышли из комнаты, чтобы его не беспокоить. Дома я с восторгом рассказывала маме, что видела Хлебникова. Она никакого представления не имела о том, кто он такой. Мама отдавала предпочтение таким поэтам, как Пушкин, Лермонтов и еще, может быть, Блок. А этих новых поэтов она совсем не знала, да тут еще имажинисты, футуристы, и все это тогда, когда надо было идти на рынок, что-то продавать, что-то покупать, менять вещи на еду — ей было не до этого. Она так ласково соглашалась со мной, никогда не говорила: «Ах, что ты там занимаешься глупостями, чепухой! Зачем тебе это?». У нее не было времени меня перевоспитывать, да и вообще это было не в ее духе. Я уже не помню, чтобы она мне когда-нибудь говорила, чего нельзя делать. Мамины просьбы касались только церкви, к этому она меня приучала еще с малых лет. А так она была за то, чтобы приносить детям радость. Поэтому никогда не запрещала мне ходить в театр, в оперу, посещать литературные вечера.

Глава 5. ПОМГОЛ И ПЕРВАЯ ВСТРЕЧА АЛЕКСАНДРЫ С КВИСЛИНГОМ

Во время суда над Квислингом в 1945 году бывший руководитель дипломатических миссий в Хельсинки и Москве, министр Андреас Урбю, заявил, что именно он был первым, кто порекомендовал Квислинга как наилучшего кандидата для работы вместе с Нансеном по оказанию помощи на Украине. Он, очевидно, сказал об этом Нансену, когда тот был с визитом в Хельсинки осенью 1921 года[28]. Установлено, что 31 декабря того же года Урбю написал официальное письмо Нансену о том, что ему следует привлечь этого молодого офицера к своей работе в России. По его мнению, это было бы значительно полезнее, чем возврат Квислинга к его канцелярской должности в Генеральном штабе[29]. За две недели до того, как написать это письмо, Урбю уже снабдил Квислинга дипломатическим паспортом (который показывает, что Квислинг вернулся домой в Норвегию 29 декабря). Его письмо, вероятно, должно было помочь Квислингу получить еще один дополнительный отпуск, который был разрешен ему командованием норвежской армии 17 января[30].

Записи Квислинга в записной книжке за 1922 год указывают, что ему еще предстояло закончить много дел до того, как он телеграфировал Нансену, что прибыл в Харьков 13 февраля[31]. Эти же записи свидетельствуют, что он пересек границу между Финляндией и Россией на российском курьерском поезде 2 февраля[32].

Большинство европейских благотворительных организаций должны были действовать под руководством нансеновской частной организации (Нансен не был подотчетен Лиге Наций в этом случае), и сотрудники американской организации ARA держали нансеновскую организацию под наблюдением, явно рассматривая ее как конкурента, судя по телеграммам от 21 и 25 января.

В существующей обстановке, когда помощь уже предоставлена, было не так важно, кто и за что отвечает. Квислинг сообщал в нансеновскую организацию в Женеве, что той весной 5 миллионов человек не получили вообще никаких продуктов питания. Считалось, что около 10 тысяч человек погибало от голода ежедневно. В течение первой недели апреля только на улицах Одессы было собрано 276 трупов, а работники по оказанию помощи в Запорожье рассказывали, что за день от 7 до 10 апреля жители деревень погибали от ужасных условий существования. Каннибализм становился обычным явлением[33].

Документы в Осло и в Калифорнии, как и рассказы Александры, говорят о том, что обязанностью Квислинга на Украине главным образом была доставка посланного Нансеном продовольствия на местные пункты питания, что, конечно, было непростым делом из-за хаоса, царившего в то время.

Когда капитан Квислинг из норвежского Генерального штаба прибыл в мой родной Харьков в феврале 1922 года для управления работой организации Нансена по оказанию помощи голодающим на Украине, город был совершенно другим, чем в недалеком прошлом. Все школы, торговые и частные предприятия, базары были закрыты, общественного транспорта не существовало. У нас не было ни газа, ни электричества, ни воды. Люди брали воду в колодцах. Плохо снабжаемые больницы были переполнены больными с эпидемическими болезнями, люди вокруг находились на грани голодной смерти.

В связи с тем, что вся коммерческая, сельскохозяйственная и промышленная деятельность прекратилась, люди были счастливы получить любую работу, поэтому мама продолжала свою изнурительную и тяжелую работу как сестра милосердия. Я и мои друзья также делали все, что могли, чтобы помочь нашим семьям заработать на ежедневный хлеб. Мы обращались на правительственную биржу труда, которая давала нам хлебные карточки на четвертинку фунта мокрого черного хлеба в день. Иногда мы находили временную работу машинистками в правительственных учреждениях, и за это получали дополнительные карточки на несколько ржавых селедок и прогорклое подсолнечное масло.

К концу 1921 года мы узнали, что проводится особая регистрация лиц, знающих иностранные языки (французский и немецкий), для работы в организациях по координации работы иностранных миссий на Украине, которые оказывают помощь голодающим. Я подала свое заявление вместе с Ниной Кедриной и ее двумя сестрами. Вскоре после этого все мы были приняты на работу в отделение Помгола, находящегося в роскошном особняке, — доме №2 на улице Садово-Куликовской, всего в нескольких кварталах от нашего дома. Это был конфискованный большевиками дом семьи богатого купца Балабанова.

До приезда капитана Квислинга на втором этаже особняка распределяли посылки «Американской администрации помощи» (ARA), а после приезда капитана здесь расположилась его штаб-квартира. Нам был дан строжайший приказ не контактировать с иностранными сотрудниками на втором этаже. Но время от времени кто-нибудь из американцев заходил к нам с документами или просто поздороваться, а иногда мы сталкивались с ними на огромной мраморной лестнице с богато украшенными перилами, освещаемой большим окном с витражом в стиле модерн.

Время шло, я продолжала работать. Вечером после работы я шла домой либо встречалась со своими знакомыми. Жизнь текла так, как будто бы ничего особенного и не произошло. Все были бедные и голодные, независимо от того, кем мы были в прошлом. В этот вечер за мной на коммутатор зашла Нина, чтобы вместе идти домой. Мы всегда ходили вместе, так как боялись ходить по одному, хотя до дома нам было недалеко — около четырех кварталов. В этот вечер мы вышли немного позже, уже начало темнеть. И вдруг нас заметила компания пьяных солдат, они стали пытаться с нами знакомиться. Мы очень испугались, просили, чтобы они оставили нас в покое, но они пошли за нами. В какой-то момент один из них подбежал ко мне, оттянул ворот моего легкого летнего платья и с хохотом бросил мне на спину свою горящую сигарету. Этот хохот, так же как и страх перед военными, остался в моей памяти на всю жизнь. И пока я со страшным криком извивалась и пыталась вытряхнуть сигарету, платье начало тлеть, и я сильно обожглась. Видя это, солдаты убежали, но на мой крик подбежал милиционер и спросил, что это за суматоха. Мы ответили, что шли с работы, нас окружили солдаты, стали приставать и бросили мне горящую папиросу под платье на спину. Он сказал, что неизвестно, кто виноват, возможно, это мы все придумываем, и что вообще уже больше 10 часов вечера, а после 10 ходить по улице запрещено. И на этом основании он нас задерживает до выяснения обстоятельств. Всю дорогу до отделения милиции мы с Ниной советовались, что нам делать. Милиционер шел с винтовкой на плече, у него был свирепый вид. Он привел нас в отделение милиции, которое располагалось в здании бывшей полиции. Здесь были грязные комнаты, закрытые ставни, горела тусклая желтая лампочка. Я предложила милиционеру два рубля, которые чудом были у нас с Ниной, за то, чтобы он отпустил нас домой, и он с радостью согласился. Так эта история закончилась, но впредь я старалась никогда не задерживаться на работе.