Овидий Горчаков - Вызываем огонь на себя Страница 19

Но над садом, над белой яблоневой кипенью с ревом и грохотом пролетел в ту минуту синебрюхий двухмоторный «юнкерс». И Аня, вздрогнув, проводила взглядом шедший на посадку самолет, проговорила жестко, с ненавистью:

— Сколько они этих яблонь на дрова порубили!…

— Ничего, холера ясна! — улыбнулся Ян Маленький той озорной, пылкой улыбкой, которая так нравилась Ане. — Мы и за яблони отомстим Герингу!

Помолчав, Аня спросила, улыбаясь:

— Я слышала, вас называют д'Артаньяном. А кто у вас Атос, Портос, Арамис?

— Портос — Ян Большой, — усмехнулся он, — Стефан — Атос, а Вацек — Арамис…

Аня подняла камешек и бросила его в лужицу с мыльной водой около стола с корытом, в котором она днем стирала белье. По лужице разбежались концентрические круги. Как, неведомо для Ани, разбегались в эфире волны от ключа радиста, передавшего несколько дней назад в «Центр» ее данные о Сещинской авиабазе. Те круги дошли и до армейской радиостанции где-то под Кировом, и до радиоузла штаба Западного фронта под Москвой, и до Берлина, где вражеские радисты напрасно пытались расшифровать этот стрекот «морзянки», донесшийся из чащоб Клетнянского леса. В лужице отражались вечернее небо, розовое пламя заката и пенисто-белые ветви яблонь. На востоке приглушенно грохотала далекая майская гроза. Неужели погода будет нелетная?

Потом, когда Ян понуро ушел, Аня пошла домой и еще долго сидела у открытого окна, глядя, как в небе скрещиваются лучи немецких прожекторов, вдыхая запах цветущих яблонь и слушая до смерти надоевший мотив «Лили Марлен», который наигрывали на аккордеоне, проходя по улице, подвыпившие немцы.

Задумалась Аня, размечталась. Отец подошел, положил руку на плечо.

— Все ждешь, дочка? — спросил он с тяжелым вздохом. — Может быть, смерть свою ждешь?

— Ну что ты, папа! Они будут знать, что и где бомбить. — Помолчав, Аня тихо сказала: — Пап, а пап!

— Что, дочка?

— Знаешь, кажется, понравился мне один человек…

— Эх, Аня! До того ли теперь! Дурные вести, дочка! Немец опять пошел в наступление… Может, и не дождемся…

Странная это была весна. В роще, где немцы укрыли склад авиабомб, заливался соловей, над яблонями вновь и вновь, держа курс на восток, проносились на бреющем полете «юнкерсы». Странная весна, принесшая много горя и немножко радости. Но самое главное, что принесла эта весна Ане Морозовой и ее друзьям, было ни с чем не сравнимое чувство нужности и важности того дела, которое они сообща тайно делали…

ПУСТЬ СИЛЬНЕЕ ГРЯНЕТ БУРЯ!

«Сещу бомбить сегодня»…

Стирая в тот день горы ненавистного немецкого белья, Аня и Люся то и дело поглядывали на восток, за крыши трехэтажных каменных казарм, хотя они совсем и не надеялись, что самолеты с красными звездами осмелятся днем появиться над Сещей. Да и который день, как назло, бушуют там, на востоке, грозы!

Так медленно тянутся часы. И с каждым часом жгучее нетерпение все сильнее обжигает душу. Аня понимает — с каждым днем поляки все дальше уходят от нее, все меньше верят в ее связь с Большой землей. А немецкое радио, как на грех, ежедневно под бой барабанов и вопли фанфар только и делает, что сообщает об успехах летнего наступления «доблестной» германской армии на юге…

И вдруг началось… Гроза разразилась внезапно.

Вдруг не на восточных подступах, а на вокзале залаял скорострельный зенитный пулемет. Краснозвездные штурмовики появились там, где немцы ожидали свои самолеты, — со стороны солнечного заката, так что зенитчики были ослеплены и не могли вести прицельный огонь. Почти на бреющем полете проносились над базой стремительные штурмовики. Начиная с Брянского шоссе, они поливали базу градом пуль, бросали бомбы на важнейшие объекты. За первой ревущей волной ястребков и штурмовиков пронеслась вторая… И опять бомбы ложились точно в цель, опять без промаха били пулеметы.

— Алярм! Алярм! — кричали в панике немцы. — Люфталярм!

С большим опозданием завыла мощная сирена воздушной тревоги, чей колпак торчал на крыше бывшего Дома Красной Армии. Но ее воя было почти не слышно из-за адского грохота вокруг.

Раскалывались казармы летного и технического состава, рушились доты. Бушующим морем огня пылал склад авиационного бензина в березовой роще. Высоко взлетая в воздух, рвались бочки. На вспаханной бомбами крестообразной взлетно-посадочной бетонной полосе и по краям ее, где крылом к крылу, как на параде, стояли самолеты, загорались и взрывались «мессершмитты», «фокке-вульфы» и «юнкерсы»… В разные стороны, тараща обезумевшие глаза, во все лопатки удирали летчики, техники, оружейники, механики, рабочие. Бежали куда глаза глядят — в Радичи, Вельскую, Кутец. Дым заволок пробитый осколками фашистский флаг на комендатуре. Часовой у казино спрятался за фанерный щит с афишей кинофильма «Покорение Европы»… Но пулеметная строчка прошлась по тонкому щиту, и из-за него выкатилась продырявленная каска…

Берлинское радио «Дейчланд-зендер» передавало под рев сотни фанфар и барабанный бой какую-то победную сводку из ставки фюрера. Но взрыв советской бомбы сорвал репродуктор, и голос диктора умолк.

Женщины, стиравшие во дворе пакгауза белье, бросились врассыпную. Грохочущим огненным гейзером раскидало корыта и развешанное на веревках белье. Над головой загрохотало; по земле, по заляпанным грязью вермахтовским рубахам пронеслись черные тени штурмовиков. Пулеметные очереди прострочили казармы, брызнуло оконное стекло.

— Наши! Наши! — взбудораженно, со слезами на глазах, в исступлении шептала Аня, прижимая трясущиеся руки к груди. — Бейте их! Бейте! Это наши бомбы! Это мои бомбы!…

Какое это было торжество для Ани, для Люси, для Паши— целый год терпеть неслыханные унижения, стирать белье, мыть тарелки этим «крылатым сверхчеловекам», и вот — возмездие!… Такой исступленной радости, такого окрыляющего подъема Аня и ее подруги еще никогда не испытывали.

Это был Анин звездный час…

Тут и там застучали зенитки. Но всюду теперь плыли клубы черного маслянистого дыма. В этой завесе гремел победный рез моторов краснозвездных штурмовиков. Одна бомба попала в котел полевой кухни — макароны повисли мокрым серпантином на березе.

На аэродроме Янек и его друзья нырнули в дымящуюся воронку. Пулеметная очередь вспорола рядом с ней землю.

— Не верили?! Что?! Не верили?! — чуть не кричал в дикой радости Ян Маленький.

— В жизни не видел прекраснее картины! — ответил Стефан.

Из пробитых осколками бензобаков «хейнкеля» фонтаном хлестал бензин.

Вацлав сложил молитвенно, восторженно руки…