Кондратий Биркин - Генрих IV Страница 19

Европейские женщины удивляются доброму соглашению жен у магометан и язычников, одновременно сожительствующих с несколькими супругами… Чему удивляться, когда семейство французского короля Генриха IV являет нам умилительный пример азиатской полигамии или американского мормонизма? Приятельница фаворитки Леонора Галигаи умела примирить королеву с Генриэттой и настолько сблизить их, что крестины обоих сыновей Генриха праздновались одинаково пышно и сопровождались блестящими празднествами. Между прочим, Мария Медичи устроила балет, в котором участвовала сама с пятнадцатью придворными красавицами, представляя группу шестнадцати добродетелей.

– Что вы скажете об этом эскадроне добродетелей? – спросил король у любовавшегося балетом папского нунция.

– Эскадрон прекраснейший и опаснейший (bellissimo e pericolosissmio!), – отвечал тот, сладко улыбаясь.

Вскоре ясная лазурь над этим Олимпом или Пафосом покрылась громовыми тучами. Вторично разразилась гроза над головой Генриэтты, гроза моральная, но которая могла быть ей не менее гибельна, как первая, атмосферическая.

Сестра покойной Габриэли – Жюльетта-Ипполита, герцогиня Виллар – отвлекла на время внимание короля от жены и фаворитки; и наш французский Юпитер светренничал. Это была мимолетная прихоть, но обиженная герцогиня решилась привязать к себе короля надолго и прочными узами. Для этого она, по примеру Генриэтты, сблизилась с Жуанвиллем (недавно возвращенным из ссылки) и выпросила у него любовные письма фаворитки, полученные им от нее во время их связи, когда Генриэтта жила в уединении; эти письма герцогиня Виллар передала королю… Генрих разразился действительно олимпийским гневом и послал Меркурия (графа де Люда) к Генриэтте даже не с выговором, а просто с бранью. Фаворитка, выслушав упреки, не говоря ни слова, вытолкнула дерзкого за дверь. Король на свой вопрос, что она может сказать себе в оправдание, получил классическое: «Невинность не имеет нужды в оправдании!» Письма оказались подложными, в чем сознался сам Жуанвилль, что подтвердили десятки сообщников Генриэтты.

Король из судьи сам превратился в подсудимого и вместо наказания преступницы сам же чуть не на коленях вымаливал у нее прощение. Разбранив королеву, поверившую клевете, король отправил герцогиню Виллар в ссылку, Жуанвилля – в Венгрию; секретаря его за подделку писем заточил в Бастилию; в честь угнетенной невинности дан был великолепный праздник при дворе… Каким образом все это случилось? – невольно спросит читатель. Случилось все это очень просто благодаря присутствию духа и бесстыдству фаворитки. С Жуанвиллем она действительно была в коротких отношениях; письма писала к нему она своеручно, а короля и весь двор одурачила. Кроме Жу-анвилля, никто не мог уличить Генриэтту, но герцог, истый дворянин старого времени, по свойственному мужчине великодушию предпочел возвести напраслину на себя, нежели бороться с женщиной или, вернее, пачкать свою пяту, раздавив под ней ядовитую гадину. Заметим только, что это торжество невинности происходило именно в то время, когда созревал заговор маршала Бирона, в котором принимали участие брат, отец Генриэтты и она сама, в чем Генрих IV убедился только через четыре года (1605) при открытии нового заговора, в котором главную роль играет семейство д'Антраг.[19]

До тех пор король, деля свои ласки между женой и фавориткой, детьми законными и побочными, находился в самом безвыходном положении, между двух огней. О приличии, как видно, забыли и думать.

22 ноября 1602 года Марии Медичи Бог дал дочь Елизавету (в 1615 году выданную за Фридриха IV – короля испанского).

21 января 1603 года Генриэтта, маркиза де Вернейль разрешилась от бремени дочерью же – Габриэлью Анжеликой (выданной в 1622 году за Бернарда Ногаре, герцога д'Эпернон).

Имела ли фаворитка надобность в деньгах или в какой подачке от короля, ей стоило только напомнить ему о том документе, и все исполнялось по ее желанию. Сюлли то и дело получал от короля чеки на отпуск Генриэтте нескольких тысяч ливров. Из змеи фаворитка превратилась в пиявицу. Денег и подарков ей лично было мало, она выманивала у короля щедрые милости многочисленным своим родственникам, ближним и дальним. Сюлли ворчал, уговаривал, усовещевал короля – Генрих благодарил за советы, но им не следовал. С другой стороны, Мария Медичи, истая Юнона, взяла ветреного супруга в руки и постоянно колола ему глаза фавориткой и данным ей письменным обещанием; мать семейства, королева заботилась о детях. По словам историка Мезерэ, Мария не ограничивалась бранью и нередко обращала в бегство победителя при Иври и Кутрасе, сопровождая брань очень выразительными пантомимами: Генрих начал поговаривать о разлуке с женой и отсылке ее на родину. Впрочем, вот подлинная исповедь Генриха IV в одну из откровенных бесед с благородным Сюлли.

«В дополнение к тому, что я уже говорил вам, друг мой, о причинах моей досады и дурного расположения духа, скажу вам, что вчера вечером я расстался с госпожой Вернейль крайне рассерженный по трем причинам. Во-первых, теперь она вздумала хитрить, лукавить и жеманиться со мной, будто бы по чувству набожности, а как я думаю, вернее, вследствие каких-нибудь новых интрижек с людьми, которые мне не совсем-то нравятся. Второе: в ответ на мое замечание о ее сношениях с братом и другими злоумышленниками на меня и на безопасность государства она очень надменно отвечала, что все это неправда, что я старею, оттого и становлюсь подозрителен и недоверчив; что жить долее со мной нет никакого смысла… Что, наконец, я сделал бы ей величайшую милость, если бы перестал посещать ее наедине, так как пользы ей от этого мало, а одни только неприятности, особенно от королевы. При этом она королеву, жену мою, обозвала таким именем, что я едва удержался, чтобы не дать ей за это в щеку! Третья причина: я просил у нее возвратить мне мое письменное обязательство, а она дерзко отвечала, что я могу искать этот документ где угодно, но от нее никогда не получу!

Тут мы с ней посчитались, и я в бешенстве ушел, сказал, что найду способы добыть мое обязательство!»

От фаворитки король пошел к жене, где ожидала его сцена, приправленная колкостями, упреками и жалобами.

Кому другому, если не Сюлли, пришлось взять роль умиротворителя? Истинно великий государственный муж не погнушался войти в эти будуарные дрязги, видя, что от них тускнеет королевский венец державного друга, блекнут лавры и сам он, герой, превращается в какого-то бесхарактерного труса, не стоящего имени мужчины. Угадывая, что внезапная скромность фаворитки и ее уклончивость от ласк короля не что иное, как уловка кокетки, вымогающей у своего обожателя милости да благосты-ни, Сюлли, ссылаясь на собственные ее слова, набросал проект письменного договора между королем и фавориткой, в котором первый отступает от всяких притязаний на ее нежности с тем, чтобы уже и она в свою очередь не домогалась ничего. Генриэтта одобрила проект, но король был крайне недоволен разлукой с возлюбленной красавицей. Как бы то ни было, устранив всякое сближение короля с фавориткой, Сюлли добрыми советами принудил Марию Медичи быть к мужу снисходительнее, любезнее, ласковее; указал ей на те стороны характера, влияя на которые королева может привязать к себе супруга и отвлечь от всяких фавориток. В апреле 1604 года Генрих, окончательно разочарованный в Генриэтте, почти ненавидел ее; и тут же вскоре – как нельзя кстати – открыт был заговор старика д'Антрага. Заговор этот, запутанный подобно паутине, простирал свои нити по всей Франции за Пиренеи, связывая в одну шайку большую часть вельмож, даже ближайших к престолу. Тут были духовники маркизы Вернейль, отец Иларий и отец Анж;[20] английские дворяне Морган и Фортн, л'От, секретарь Вилльруа, Шевийяр, д'Эпернон, Буйон, Белльгард, граф Овернский, старик д'Антраг, милая его дочь Генриэтта, маркиза Вернейль, и, очень может быть, любимцы королевы – Кончини (будущий маршал д'Анкр) и жена его Леонора Галигаи… Вести следствие надобно было осторожно, не торопясь, но Генрих, отодвинув на задний план вопрос о спокойствии государства, озаботился единственно о своем собственном, истребовав у арестованного д'Антрага знаменитое «обязательство», возвращенное наконец 6 июля 1604 года… Затем вместо продолжения следствия комиссия прекратила свои заседания, и все дело ограничилось бегством графа Овернского в свое поместье. Маркизе Вернейль за уступку обязательства было выдано 20 тысяч экю, а отцу ее д'Антрагу (уличенному заговорщику!) обещан маршальский жезл. Так пишут Мезерэ и де Ту, и, несмотря на их авторитет, не решаемся верить этим позорным сделкам короля французского с людьми, подкапывавшимися под его престол. Следственное дело было затушено, но не угасла искра тлевшего заговора (еще бы, когда все заговорщики гуляли на свободе), и вскоре начались новые розыски, на этот раз успешнее первых, которые и привели к раскрытию страшной истины.