Вадим Чирков - ДАЙ ОГЛЯНУСЬ, или путешествия в сапогах-тихоходах. Повести. Страница 19

И уже без напряжения и чувства зависимости от лианы подошел он к дереву, положил ладонь на лиану. Не зная, что сказать, забормотал то неясное, общее, что говорят иногда ради одной только интонации:

— Все в порядке, старушка, все в порядке... Ну ее к черту, мою болячку! Я не подгоняю тебя; захочешь— вылечишь, не захочешь — бог, как говорится, тебе судья. Дай мне еще несколько таких дней — и будь что будет! — Припал к дереву, обнял его, прижался щекой, ухом к стволу, слушая шум листьев наверху.

И все-таки забеспокоился: что с ним? И не стал доискиваться ответа. Наверно, просто устал от напряжения, наверно, это поблажка, которую позволила себе нервная система.

Пришла, правда, еще одна мысль — что лиана подала ему незаметный знак: все будет хорошо, она вылечит его...

Было у Ваганова ощущение безоглядного счастья— чувство восторга, опьянения; что-то обратилось в радость, и Ваганов принял ее, не думая о том, что она кончится через некоторое время, сменится по закону физики на противоположное.

Ваганов оглядывал поляну, лес справа и слева, зеленую высокотравую с редкими группками кустов низину, лес за ней, видный ему сверху, голую пирамиду темно-серой горы, из-за которой всходило солнце, Гималаи, чье величие можно сравнить только с громом — они были до неба, с облачно-белыми прозрачными вершинами... боже мой!

Гималаи— взлет их — показался ему громовым аккордом: он услышал его так ясно, что, будь музыкантом, записал бы; небольшое прозрачное облако, плывущее на уровне пояса горы, легко вызвало мелодию, прозвучавшую и смолкшую; ссыпавшийся сверху и забеливший крутой склон снег, таявший на солнце и темнивший чистейшей в мире водой серый камень горы, родил целую музыкальную тему — тему облаков, снега, солнца, воды: звонкие звуки долго слышались где-то чуть повыше его.

Не зная, во что еще обратится неожиданная радость, Ваганов пошел вниз, трогая цветы, которые были ему по пояс, лаская их рукой; вдруг ему захотелось побыть у родника — он немедленно завернул в лес. Родник, ямка, вымытая водой, бьющей снизу крохотным песчаным фонтанчиком, был пронизан солнечным лучом толщиной в палец. Ваганов сел у родника и стал смотреть на воду. По поверхности ее магическими кругами ходил небольшой желтый лист, даже не желтый, а светлозеленый, опавший раньше времени. Это была ворожба, холодное кипение воды, лесное колдовство, приготовление зелья — а солнечный палец словно пробовал температуру его...

Ваганов встал на колени, наклонился к воде, увидел свое небритое лицо, коснулся холодка губами и носом, стал пить. Лист подплыл и защекотал щеку.

— Мистер Ваганов! — услышал он русский голос и вздрогнул.— Вы, кажется, стали буддистом?

Еще не обернувшись, Ваганов узнал говорящего.

— Стас,— сказал он. Выпрямился.— Стаська, ты болен?

— Испугался за СВОЮ лиану? Я думал, ты меня иначе встретишь.

— Балда. Хоть ешь ее. Я о тебе подумал.

— Ну, спасибо. Я здесь в командировке, в Шайоне. Строим кое-что. Сказали: у нас еще один русский, мистер Ваганов. Лечится... Как твои дела?— Они пожали руки, Стас сел рядом.

Ваганов не удержался и хлопнул его по плечу.

— Даешь, старик! Этакий сюрприз преподнес! Я здесь как Робинзон, с собой уже разговариваю, о попугае подумываю — и вдруг ты!

Вид у тебя ничего,— ответил Стас.— Посвежел, похудел. Как все-таки дела?

— Понимаешь...— Ваганов коротко рассказал о своих взаимоотношениях с лианой.

— Похоже, конечно, на бредятину... Но черт его знает! Я бы ни за что не поверил. Это в твоем духе. Ну-ка вставай. Я кое-что захватил с собой. Посидим там.

У дерева с лианой стоял портфель Стаса.

— А может, тебе нельзя? — спросил Стас, когда они подошли.

— К черту, к черту все!—сказал Ваганов.— Ты плохо обо мне думаешь. Что там у тебя?

— Ты тоже плохо обо мне думаешь, если спрашиваешь.—Стас щелкнул замком и достал бутылку «Пшеничной».

— Мамочка моя! У меня сердце было замерло: вытащит, думаю, какой-нибудь шнапс...

Стас был тот друг Ваганова, с которым их развели разные города.

Стас принес с собой сыр, свежий хлеб, консервы, которые они не стали открывать, и даже тонкие стаканы (в гостинице захватил), стаканы были немедленно наполнены на треть.

— Черного бы еще хлебушка,— сказал Ваганов, разглядывая поляну сквозь стакан.

— Знал бы, привез бы,— ответил Стас, и они чокнулись.— Твое здоровье, старик!

Разговор шел беспорядочный, обо всем, чем были наполнены эти 25 лет, начиная с дня, когда они познакомились, сидя на армейских койках и пришивая букву Н (ноги) к одеялу и вышивая свои фамилии на простынях. Разговор шел о женах и детях, о службе, об общих знакомых, о «помнишь?», о... нет, о дружбе не было сказано ни слова; разговор шел об отпусках, других городах, снова об общих знакомых, о женщинах, которых стоило вспомнить,— бутылка пустела, а они не пьянели, только становилось теплее да больше и легче вспоминалось. Все чаще приходила Ваганову мысль, что ведь Стасу нужно будет уйти, и от этого становилось жутко. Стасу, видимо, тоже пришла эта же мысль, и он сказал, что, наверно, Ваганов уедет домой раньше, потому что у него контракт на два года, а хотелось бы вместе...

Потом эта мысль пришла обоим в голову одновременно, и оба замолчали. В бутылке было еще немного водки.

— Оставить тебе на завтра? — спросил Стас. Ваганов, обдумывая ответ, оказавшийся не таким простым, разлил водку по стаканам.

— Зачем она мне завтра? — наконец ответил он. Стас кивнул.

Подняли стаканы, помолчав, как и перед первым тостом.

— Придешь? — спросил Ваганов.

— Дня через три-четыре,— ответил Стас.— Много будет работы в эти дни.

— Давай,—сказал Ваганов, они чокнулись и выпили.

Уже чуть прохладнело, Ваганов оглянулся: солнце было над острыми верхушками леса.

— Тебе идти,— сказал он.

Стас тоже оглянулся. И ответил уверенно (по этой уверенности Ваганов еще раз узнал Стаса):

— Еще можно. Все равно в деревне ночевать. Ты, я вижу, не куришь?

— Давно бросил. В лесу зверья не видел?

— Мелочь всякая.— Стас закурил, жадно хватанул дымка.

— А то ведь ружье есть.

— Дойду. Принести тебе чего?

— Соков пару банок.— Еще раз оглянулся. — Пора тебе, Стас. В темноте будет «не груба».— Это раньше было словечко Стаса, по которому узнавали харьковчан.

Стас улыбнулся.

— Жему помнишь?

Жема был один из харьковчан, с которым они были в одной части.

— Худой такой? Чернявый?

— Да. Демобилизовался. Кап-три. Начальник кадров на заводе.

— Не густо.

— Что поделаешь. Стас застегнул портфель.

— Ладно. А у тебя красиво здесь. Санаторий. Ну...— протянул руку.