Дмитрий Быков - Статьи из еженедельника «Профиль» Страница 19

Самое любопытное, что те или иные варианты МК (менее эффективные в силу несколько меньшей авторитарности лидера и несколько меньших возможностей для пополнения бюджета) наблюдаются тут и там на всей территории России. Свои мини-Лужковы есть на Камчатке и в Курске, во Владивостоке и в Поволжье. Все по тому же принципу — «живи и давай жить другим» — они вполне способны договориться между собой. И, может быть, для страны это был бы способ обойтись меньшей кровью. И с Чечней, я полагаю, вполне удалось бы договориться все на тех же условиях — «живи и давай».

Чем сердце успокоится

Обычно в конце подобного эссе принято обнадеживать, но обнадежить нас сегодня нечем, кроме «величия участи». Россия оказалась достаточно умна, чтобы отказаться от превращения в Сицилию, от договорного капитализма, при котором выживают только лояльные, и от сусального патриотизма нового образца. Она выбрала путь более честный, но и куда более чреватый катастрофами. И сегодня — пора это признать — мы стоим лишь на пороге настоящего распада. От которого, боюсь, нас не застраховал бы и капитализм лужковского образца, ведь любая империя в новых условиях на долгую жизнь рассчитывать не может, и московская утопия тоже не вечна.

Остается одно — пережить долгую и мучительную полосу катаклизмов, стараясь минимизировать ее, и начать новую жизнь с того нуля, о котором так много говорилось в последнее время. Какими жертвами придется оплатить крах Империи и зарождение новой, сильной и свободной России, где каждый будет наконец отвечать за себя, — сказать трудно. Можно пытаться затормозить этот процесс, ничего не делая и пассивно плывя по течению: любые попытки реформировать обреченную систему лишь ускоряют ее гибель.

Путин плыть по течению не намерен. Он барахтается, и барахтается довольно активно, сознательно или бессознательно разрушая остатки Империи. И это правильно: пассивное ожидание обошлось бы куда большими жертвами и куда большими мучениями, вроде как отрубание хвоста по частям.

Бояться распада не надо. Впрочем, население уже и не боится — оно научилось иронизировать по этому поводу. Не будем забывать, что разруха 1917–1922 годов дала великую литературу, что самые сильные и романтические влюбленности расцветают на руинах, что мы — избранные, которым выпало быть свидетелями конца великой эпохи.

И давайте в разрушающемся мире почаще вспоминать волшебные тексты, написанные русскими гениями в первые послереволюционные годы. В том числе и великое ахматовское:

И так близко подходит чудесноеК развалившимся грязным домам, —Никому, никому не известное,Но от века желанное нам.

№ 33(205), 4 сентября 2000 года

Рыцарь печального образа

(Дм. Быков под псевдонимом Андрей Гамалов)

В октябре 1961 года в только что открывшемся Кремлевском дворце съездов заседал ХХII съезд партии. На нем Никита Хрущев произнес историческую фразу: «Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме!» Последовала овация. Сидевший наверху, в гостевой ложе, старик с окладистой серебряной бородой не аплодировал. Он вообще мало что видел и слышал, однако рядом с ним неизменно восседал особист — так, на всякий случай. Бывшему депутату Государственной думы, потомственному дворянину и ярому монархисту Василию Витальевичу Шульгину шел в то время 84-й год.

Почему хочется вспомнить о нем именно сегодня? Потому что Шульгин явил собою классический пример человека власти на смене эпох. В современной России он, пожалуй, стал бы, как Борис Березовский, создавать «конструктивную оппозицию». Когда Россия уходит у нас из-под ног, соблазн проклясть ее слишком велик. Шульгин был из тех, кто готов был принимать ее любой. По примеру известного медиа-магната он пытался встроиться в каждую новую государственную машину.

Монархист, принявший отречение Николая II. Антисемит, яростно защищавший Бейлиса. Консерватор, помирившийся с большевиками. Беглец, восстановивший против себя большую часть эмиграции. В общем, даже на фоне российской истории ХХ века биография Шульгина поражает своей извилистостью.

Между тем начиналась его жизнь вполне обычно. Отец — историк, из богатой помещичьей семьи. Перебравшись в Киев, Шульгин-старший считал себя русским, в то время как прикипевшие к земле родные давно числились украинцами. Виталий Шульгин редактировал правую газету «Киевлянин» вместе с Дмитрием Пихно, который после смерти коллеги унаследовал не только его газету, но и жену. Пихно стал идейным наставником юного Василия, который еще в гимназии пописывал заметки в «Киевлянин» под немудреным псевдонимом NN.

Монархизм Василия прошел испытание на прочность в Киевском университете, где задавали тон революционеры. «Идут славянофилы и нигилисты, у тех и у других ногти нечисты», — любил он цитировать Прутковиану. Сам Василий спиртного не уважал, а досуг посвящал написанию толстого исторического романа об идеальном рыцаре — князе Воронецком. Он и себя воображал рыцарем, призванным спасти обожаемую династию Романовых от грозивших ей революционеров и евреев. Последних на страницах «Киевлянина» он называл «раковой опухолью, разъедающей Россию». Но текущей политикой Шульгин особо не интересовался — женился, завел детей, готовился к неспешной профессорско-пцблицистической карьере.

Однако грозные события ХХ века уже стояли на пороге.

«Нельзя оправдывать разбой!»

В 1905-м Шульгин (ему было восемнадцать лет от роду) записался добровольцем на японский фронт. Тут позорная война кончилась, и вольноопределяющегося Шульгина отправили наводить порядок в родной Киев, где революционеры после октябрьского манифеста распоясались окончательно. Он с отвращением наблюдал, как демонстранты рвали российские флаги и портреты царя. И ему же с его батальоном пришлось защищать евреев, которых «благонамеренные патриоты» собирались громить, не брезгуя при этом банальным грабежом. Другие командиры смотрели на бесчинства черносотенцев сквозь пальцы, но Шульгин приказал солдатам стрелять по погромщикам, отчеканив: «Добрыми намерениями нельзя оправдывать разбой». Благодарные еврейские старейшины поднесли ему подарки, которых он не взял: принципы для него и тогда были превыше всего.

Он собирался бороться не только против смутьянов, но и против неполадок государственной машины, которые, как предсказывал отчим Пихно, могут в конце концов погубить монархию. В конце 1906-го начинающий политик стал одним из немногих правых, избранных в Думу. Первая же его речь произвела впечатление. Нет, он не ругался и не бросался на оппонентов с кулаками, как яростный клоун Пуришкевич, прообраз нынешнего Жириновского. Неистовый бессарабец как раз был антиподом Шульгина, невзирая на известное смыкание взглядов и даже внешнее сходство: оба рано облысевшие, крепкие… В отличие от Пуришкевича, Шульгин говорил негромко и вежливо, с убийственным презрением обличая защитников революции. «Скажите откровенно, господа, — обращался он к левой половине зала, — нет ли у кого из вас бомбы за пазухой?» Левые депутаты благоразумно промолчали, а Шульгин стал новой парламентской звездой.