Наталия Венкстерн - Жорж Санд Страница 19

Она писала Геру:

«Я не хочу стоять под знаменем какого-либо вождя; я сохраняю почтение и удивление к тем, кто честно исповедует какую-нибудь религию, и все-таки я убеждена, что под небом нет человека, заслуживающего преклонения. Я беседовала с сен-симонистами, с карлистами, с Ламеннэ, с представителями умеренного центра, а вчера с воплощенным Робеспьером. Я нашла у всех этих людей большое количество добродетели, честности, ума и смысла, но среди этой борьбы сект, занятых возрождением человечества, я замечаю бесполезную трату великодушных чувств и высоких мыслей, стремление к социальным улучшениям и невозможность что-либо сделать в данную минуту. Эти столкновения не производят пока ничего, кроме шума и пыли. Помяните мое слово, настанет день, когда вы больше не будете верить ни в какую религиозную секту, ни в какую политическую партию, ни в какую социальную систему. Вы поймете, что для людей возможно только совершенствоваться, хотя им и мешают тысячи препятствий».

Тот человек, которого Жорж Санд называла «настоящим Робеспьером», силой своего личного обаяния и красноречия разрушил благоразумно воздвигнутую стену, за которую она пыталась спрятаться от настойчивой необходимости решительный высказываний. Этот Робеспьер был адвокат Мишель из Буржа.

Весну 1835 года, через несколько месяцев после разрыва с Мюссэ, Жорж Санд проводила одна в Париже. Друзья ее — Франц Лист и графиня д'Агу, наиболее близкие ей в период самоотречения и религиозности — уехали в Швейцарию; дружба с Сент-Бевом медленно охладевала и потеряла свою прелесть новизны. Между тем Париж был более чем когда-нибудь охвачен политическими страстями.

В палате пэров начался знаменитый процесс апрельских обвиняемых, получивший справедливое название «чудовищного процесса». Вожаки рабочих волнений в Лионе, Марселе и Париже предстали в особой комиссии палаты пэров, превращенной в верховное судилище, вопреки конституции, отменяющей создание всяких особых судов.

Дело о восстании в Лионе, Париже, Марселе и других городах было слито в один судебный процесс, причем, отметая экономическую основу движения, обвинение подчеркивало лишь его политическое значение. Республиканская партия подняла брошенную ей перчатку, предполагая залу судебных заседаний превратить в арену политической борьбы. Палата пэров, лицемерно прикрываясь софизмами, приняла на себя обязанности верховного судилища, цинично отметая незаконность подобного акта. Обвиняемые выбрали себе защитников, но палата, испуганная этим массовым наступлением республиканской партии, наложила запрет на защиту, решив допустить на процесс только ею же назначенных адвокатов. «Чудовищный процесс» начался в обстановке раскалившихся страстей и бурного общественного негодования. Самоотвержение и смелость обвиняемых прославлялись; их портреты выставлялись в витринах, биографии их ходили по рукам; сочувствующие письма появлялись во всех радикальных листках, организовался сбор в пользу семей заключенных.

Французская адвокатура единодушно протестовала против нарушения прав подсудимых. За несколько недель до начала судебных заседаний на закрытом собрании адвокатов было оглашено и принято письмо, обращенное к заключенным Сент Пелажи и Консьержри. Его закрепили многочисленные подписи и оно появилось на другой день на страницах республиканских газет «Трибуна» и «Реформатор».

«Не ослабевайте, граждане, — говорилось в этом письме, — оставайтесь по-прежнему спокойными, гордыми, энергичными; вы являетесь защитниками общественных прав. Чего хотите вы, того хочет Франция. Никогда мы не признаем судьями тех, кто не допускает защиты. Низость судьи составит славу обвиняемого».

Смелое письмо испугало правительство; редактор «Реформатора» был присужден к месячному тюремному заключению и штрафу, и в палате пэров возникло новое дело. Производилось срочное расследование, правительство отыскивало тех, кого можно было сделать ответственными за письмо. Посадить на скамью подсудимых всех подписавшихся значило бы учинить новый процесс, размеры которого могли стать угрожающими. Секретные заседания следовали одно за другим.

Республиканская партия отсутствием единодушия и трусостью сама выручила правительство из затруднительного положения. Большинство адвокатов отказалось от своих подписей, а вдохновители его в письме к президенту палаты сами раскрыли свое инкогнито. Распространителем письма был адвокат Трела, автором — Мишель из Буржа.

Мишель был небольшого роста, слабый физически человек. Он обладал красноречием и тонко обработанными актерскими способностями. Его ораторские эффекты всегда били в цель. Беспредельно честолюбивый, он отдался весь политической борьбе, видя в ней единственный источник славы, вне которой не хотел и не мог ничего любить. Красноречие и честолюбие маскировали его себялюбивую, расчетливую натуру. Его последующая жизнь, его уход из революционной борьбы показали впоследствии этого народного трибуна в роли обогащающегося адвоката и миролюбивого буржуа.

Жорж Санд никогда не отличалась слишком глубоким проникновением в характер окружающих ее людей. Она умела подгонять поступки и слова под тот чисто литературный образ, который рождался из первого впечатления. Образ Мишеля, страдающего защитника угнетенных, речь, произнесенная им в палате пэров, когда он предстал в качестве ответчика за письмо к обвиняемым, очаровали ее. Пугающая ее крайность республиканских убеждений имела вместе с тем что-то притягательное; около нее не было никого, кто бы мог противопоставить свое влияние влиянию Мишеля. Со своей стороны трибун был заинтересован необыкновенной женщиной. Сен-симонисты, друзья Жорж Санд, рисовали ее как женщину с огромной революционной потенцией. Жорж Санд жаждала прозелитизма, Мишель честолюбиво стремился к роли учителя и обращающего.

Огромная толпа собиралась ежедневно у Люксембургского дворца; штыки охраны блестели среди зелени Люксембургского сада; артиллерийские склады были перенесены в близлежащие улицы; родственники обвиняемых, не допущенные по распоряжению правительства в залу заседаний, составляли отдельную возмущенную группу. Газеты выхватывались из рук. Чтобы легче проникнуть в зал заседаний со своими сен-симонистскими друзьями Жорж Санд снова оделась в мужское платье. Дни она проводила на заседаниях. Передовая общественность шумно высказывала свое сочувствие обвиняемым. Апрельский процесс выплеснул, как знамя, имя Мишеля из Буржа.

В этой бурной обстановке весной 1835 года произошло революционное обращение Жорж Санд. Она не без страха принимала на себя эту новую роль женщины-республиканки и в первых письмах к Мишелю защищала, как могла, свои ускользающие из-под ног благоразумно-либеральные убеждения.