Алексей Симуков - Чертов мост, или Моя жизнь как пылинка Истории : (записки неунывающего) Страница 19

«Чертов мост»! Мы накануне перехода в новый мир! Еще одно направление! Октябрьский переворот. Я мало разбираюсь в нем, но ясно одно — «большая перемена»! — как выразился много лет спустя мой однокашник по 3-й гимназии. Это Леня Попов, он же известный советский писатель-юморист Леонид Ленч.

Я прекрасно помню 25 октября 1917 года! Я не пошел в гимназию — хворал. То есть у меня была температура, которая позволяла мне остаться дома, — тридцать семь и семь. Как настоящий больной, я лежал в постели, мне было приготовлено какое-то специальное питье в стакане с ложечкой. И вот, не знаю почему, стакан вдруг начал дрожать, и ложечка в нем звенела.

Это был штурм Зимнего. Сотрясение воздуха от выстрелов, по-видимому, дошло и до нашей квартиры — это мне объяснили уже потом…

А моя хорошая знакомая Людмила Давидович, эстрадный автор, в прошлом актриса, рассказывала об этом дне следующее. В семнадцатом году она, еще совсем девочка, участвовала в каком-то драматическом кружке. Они ставили спектакли, просвещали «бедных солдатиков» и, в частности, обслуживали караулы Зимнего дворца, состоявшие из преображенцев. Происходила она из семейства в высшей степени богобоязненного. И вот, в этот день, 25 октября, она не вернулась домой. Переполох был дома невероятный: что с Милой? Делались самые фантастические предположения. И когда утром ее привел домой рослый усатый преображенец, возник законный вопрос: что случилось? Она, в рыданиях, объясняла родным, что их заперли в каких-то задних комнатах, что в это время очень стреляли. Ее бабушка твердо заявила:

— Мила, поклянись мне, что это больше никогда не повторится!

И Мила обещала. Она поклялась, что «этого» никогда больше не будет. Она же не знала, что была свидетельницей того, что историки впоследствии назовут величайшим событием мира.

В году 1937-ом я собирался писать пьесу об Анатолии Железнякове и познакомился с Еленой Винда, по происхождению сербкой, вдовой знаменитого матроса, о котором сложили потом песню: «В степи под курганом…». Я приходил на третий этаж ее дома, в переулке возле Смоленского рынка, и она мне рассказывала о романтических днях их любви. Железняков был красавец, большого роста, анархист, командовал бронепоездом и был убит случайным выстрелом во время боя. В историю же он вошел своим знаменитым разгоном Учредительного собрания.

В архиве я получил на руки протокол заседания этого исторического Учредительного собрания, которое состоялось в январе 1918 года. Много было сломано копий, много было подтасовок, всяческих ходов политических противников, но ясно было одно: во главе «учредилки» стоят эсеры и собрание обязательно проголосует за их программу, утвердив два главных закона: о мире и о земле. Я листаю историю, запечатленную каким-то мужчиной-стенографистом. Стенограмма настолько точно передает происходящее в зале, что я начинаю чувствовать себя участником величайшего события в судьбе России, правда, не очень посвященного в политические хитросплетения. Идет собрание, во главе В. Чернов[27], Н. Чхеидзе[28], И. Церетели[29] и другие видные политические деятели. И я вижу по стенограмме, как некий Свердлов[30] мешает собранию проходить спокойно. Он вмешивается — суетно, неловко, грубо, но настойчиво — чего он добивается? Помешать? Чему? Почтенному собранию? Неужели он не понимает, что за то, чтобы такое вот собрание — Российский парламент, свободный, демократический, — заседал здесь, за столом, — сколько лучших людей России сложили свои головы, гнили в ссылках, в царских тюрьмах? Мальчишка!

Но постепенно начинаешь понимать нехитрую подоплеку действий Свердлова. Большевикам необходимо было любым способом сорвать заседание Учредительного собрания, чтобы долгожданные декреты вышли не из рук эсеров, а из их рук!

У Свердлова, видимо, ничего не получилось, и он скрылся. Во всяком случае, в стенограмме он больше не отмечен. Председательствующий В. Чернов объявляет, что пора приступить к голосованию. Заседание и так затянулось — оно идет непрерывно пятнадцать часов. И тут, в этот торжественный миг, неожиданно на сцене появляется группа матросов со своим начальником, Анатолием Железняковым, и последний заявляет, что караул устал — пора расходиться.

Возмущенный Чхеидзе — я просто вижу, как он темпераментно всплескивает руками так, что его накрахмаленные манжеты выскакивают из рукавов, — кричит, срывая голос:

— На каком основании вы прерываете самый важный момент нашей работы?

В зале шум. Все фиксирует бесстрастный стенограф.

— История ждет нашего решения! — продолжает неистовствовать Чхеидзе. — Кто позволил вам вмешиваться в нашу работу?

И тут Железняков оказывается явно не на высоте. Он бормочет:

— Мне комиссар приказал.

Ох, Железняков, Железняков! Ты не догадываешься, что хотя история и забудет твою фразу, но в стенограмме она останется без всяких прикрас! Конечно, комиссар, конечно, это Свердлов! Отчаявшись в своих попытках сорвать заседание, он, очевидно, вспомнил, как в трудный час своей биографии Бонапарт чуть не провалил весь план переворота. Но бдительный его брат Люсьен дал команду Мюрату[31], тот ввел в Сен-Клу, в Совет пятисот, отряд гренадеров и, молодецким голосом приказав: «Вышвырните эту свору вон!» — спас положение.

Так и здесь. Через сто восемнадцать лет. Побеждает сила. Долгожданный Российский парламент был разогнан.

А назавтра, в Смольном, Владимир Ильич, торопливо пробегая по коридору, наткнулся на Железнякова, задержался и, смотря на него снизу вверх — парень был долговязый, — по обыкновению, качнувшись с носка на пятку, сказал с картавинкой:

— Ггубовато это у вас получилось, ггубовато, но… — Наш лидер понимал законы истории. — Но… пʼгавильно! Пʼгавильно! — Подтянувшись, он похлопал Железнякова по плечу и побежал дальше. Так рассказывала мне финал этой истории вдова матроса Железнякова Елена Винда.

Это «пʼгавильно» не давало мне покоя всю жизнь. В тот момент вся истории России пошла наперекосяк.

А вот и еще один эпизод, связанный с вождем. Где-то в начале 80-х умер секретарь Луначарского 90-летний А. Колбановский, который рассказывал моему приятелю, как в августе 1921 года — он жил тогда у Луначарских — часа в два ночи раздался звонок. Поскольку все уже спали, он тихо, в одном белье, подошел к двери и спросил:

— Кто там?

Оказалось — это Мария Федоровна Андреева. Она сказала:

— Немедленно будите Анатолия Васильевича!

— Но — время, он уже спит, как я могу…