Елена Егорова - Угрешская лира. Выпуск 3 Страница 19

1939

Три витязя

Мы шли втроём с рогатиной на словои вместе слезли с тройки удалой —три мальчика,три козыря бубновых,три витязя бильярдной и пивной.

Был первый точно беркут на рассвете,летящий за трепещущей лисой.Второй был неожиданным,а третий – угрюмый, бледнолицый и худой.

Я был тогда сутулым и угрюмым,хоть мне в игрепока ещё – везло,уже тогда предчувствия и думыизбороздили юное чело.

А был вторым поэт Борис Корнилов,—я и в стихах, и в прозе написал,что он тогда у общего кормила,недвижно скособочившись, стоял.

А первым был поэт Васильев Пашка,златоволосый хищник ножевой, —не маргариткойвышита рубашка,а крестиком – почти за упокой.

Мы вместе жили, словно бы артельно.но вроде бы, пожалуй что,не так —стихи писали разно и отдельно,а гонорар несли в один кабак.

По младости или с похмелья —сдуру,блюдя всё время заповедный срок,в российскую свою литературумы принесли достаточный оброк.

У входа в зал,на выходе из зала,метельной ночью, утренней весной,над нами тень Багрицкого виталаи шелестел Есенин за спиной.

…Второй наш друг,ещё не ставши старым,морозной ночью арестован были на дощатых занарымских нарахсмежил глаза и в бозе опочил.

На ранней зорьке пулею туземнойрасстрелян был казачества певец,и покатился вдоль стены тюремнойего златой надтреснутый венец.

А я вернулся в зимнюю столицуи стал теперь в президиумы вхож.Такой же злой, такой же остролицый,но спрятавшийдля обороны – нож.

Вот так втроём мы отслужили словуи искупили хоть бы часть греха —три мальчика,три козыря бубновых,три витязя российского стиха.

1967

Послание Павловскому

В какой обители московской,в довольстве сытом иль нуждесейчас живёшь ты, мой Павловский,мой крёстный из НКВД?

Ты вспомнишь ли мой вздох короткий,мой юный жар и юный пыл,когда меня крестом решёткиты на Лубянке окрестил?

И помнишь ли, как птицы пели,как день апрельский ликовал,когда меня в своей купелиты хладнокровно искупал?

Не вспоминается ли дома,когда смежаешь ты глаза,как комсомольцу молодомувлепил бубнового туза?

Не от безделья, не от скукихочу поведать не спеша,что у меня остались рукии та же детская душа.

И что, пройдя сквозь эти сроки,ещё не слабнет голос мой,не меркнет ум, уже жестокий,не уничтоженный тобой.

Как хорошо бы на покое,—твою некстати вспомнив мать,—за чашкой чая нам с тобоюо прожитом потолковать.

Я унижаться не умеюи глаз от глаз не отведу,зайди по-дружески, скорее.Зайди.А то я сам приду.

1967

Майский вечер

Ранняя редакция

Светом солнечным, светом лунным,майскими звёздами освещенане только Люберецкая коммуна —вся наша Родина, вся страна.

Солнечный свет. Перекличка птичья.Черёмуха – вот она, невдалеке.Сирень у дороги. Сирень в петличке.Ветки сирени в твоей руке.

Чего ж, сероглазая, ты смеёшься?Неужто опять над любовью моей?То глянешь украдкой. То отвернёшься.То щуришься из-под широких бровей.

И кажется: вот ещё два мгновенья,и я в этой нежности растворюсь,—стану закатом или сиренью,а может, и в облако превращусь.

Но только, наверное, будет скучноне строить, не радоваться, не любить —расти на поляне иль равнодушно,меняя свои очертания, плыть.

Не лучше ль под нашими небесамижить и работать для счастья людей,строить дворцы, управлять облаками,стать командиром грозы и дождей?

Не веселее ли, в самом деле,взрастить возле северных городовтакие сады, чтобы птицы пелина тонких ветвях про нашу любовь?

Чтоб люди, устав от железа и пыли,с букетами, с венчиками в глазах,как пьяные между кустов ходилии спали на полевых цветах.

1937

«Если я заболею…»

Если я заболею,к врачам обращаться не стану,Обращаюсь к друзьям(не сочтите, что это в бреду):постелите мне степь,занавесьте мне окна туманом,в изголовье поставьтеночную звезду.

Я ходил напролом.Я не слыл недотрогой.Если ранят меня в справедливых боях,забинтуйте мне головугорной дорогойи укройте меняодеяломв осенних цветах.

Порошков или капель – не надо.Пусть в стакане сияют лучи.Жаркий ветер пустынь, серебро водопада —Вот чем стоит лечить.От морей и от гортак и веет веками,как посмотришь, почувствуешь:вечно живём.

Не облатками белымипуть мой усеян, а облаками.Не больничным от вас ухожу коридором,а Млечным Путём.

1940

Ржавые гранаты

Мы не однажды ночевали в школах,оружие пристроив в головах,средь белых стен, ободранных и голых,на подметённых наскоро полах.

И снилось нам, что в школе может снится:черёмуха, жужжанье майских пчёл,глаза и косы первой ученицы,мел и чернила, глобус и футбол.

Мы поднимались сразу на рассвете,сняв гимнастёрки, мылись у реки.И шли вперёд, спокойные, как дети,всезнающие, словно старики.

Мы шли вперёд – возмездье и расплата,оставив в классе около стеныстраницу «Правды» мятую, гранату,размотанный кровавый бинт солдата —наглядные пособия войны.

1941

«Вот опять ты мне вспомнилась, мама…»

Вот опять ты мне вспомнилась, мама,и глаза твои, полные слёз,и знакомая с детства панамана венке поредевших волос.

Оттеняет терпенье и ласкупотемневшая в битвах Москвыматеринского воинства каска —украшенье седой головы.

Все стволы, что по русским стреляли,все осколки чужих батарейнеизменно в тебя попадали,застревали в одежде твоей.

Ты заштопала их, моя мама,но они всё равно мне видны,эти грубые длинные шрамы —беспощадные метки войны…

Дай же, милая, я поцелую,от волненья дыша горячо,эту бедную прядку седуюи задетое пулей плечо.

В дни, когда из окошек вагонныхмы глотали движения дыми считали свои перегоныпо дорогам к окопам своим,

как скульптуры из ветра и стали,на откосах железных путейднём и ночью бессменно стоялибатальоны седых матерей.

Я не знаю, отличья какие,не умею я вас разделять:ты одна у меня, как Россия,милосердная русская мать.

Это слово протяжно и краткопроизносят на весях родныхи младенцы в некрепких кроватках,и солдаты в могилах своих.

Больше нет и не надо разлуки,и держу я в ладони своейэти милые трудные руки,словно руки России моей.

1945