Григорий Коновалов - Как женились Чекмаревы Страница 19

- От виноватости далеко ли до... примирения. А?

Катя отодвинулась, внимательно посмотрела в его лицо.

- Какого примирения? Мы с ним не ссорились. Так что-то недоговаривали...

- Я хотел сказать - далеко ли, ну, одним словом, я не хочу ваших встреч.

- Тебе надо пожить одному, сокол ты ясный.

Она встала, застегивая куртку.

- Ну, пойдем хоть... не прощание... Катя, пойдем.

На полянке меж осинок сели. Он запрокинул ее голову. Горячие губы пахли мятой.

- Если ослепну, все равно по запаху узнаю тебя, Катя-Катюша. Пахнут плечи солнцем и тобою.

Туманились пригашенные ресницами ее глаза, руки блуждали в его волосах, поцеловала в лоб, щеки вроде крадучись, оглядошно. Потом вытянулась рядом, закинув руки за голову, говорила домашним голосом, с едва уловимой озорной угрозой:

- Возьму да и рожу тебе сына, а? Попробуй тогда покинь нас. Побоишься накажут. Ревмя реви, а живи...

Ведь ты боишься наказания?

- Если я перестану любить тебя, то что же сделает меня более несчастным?

- Что? Что? Как это умно!

- Когда-то я посмеивался над эмоционально распахнутыми: ах, любовь до гроба! Голосят, как деревенские на похоронах, чтобы слыхали все чувствовать умеем. А оказывается, можно так привязаться к человеку, что...

потерять его - все равно что неизлечимо захворать. Бегут от двух крайностей: когда невмоготу плохо пли невмоготу хорошо. У нас с тобой будет все нормально, Катюха.

Ловя лениво руки его, Катя сказала спокойно:

- Нет, это хорошо, что надо расставаться: будешь дорожить... - она зевнула, проваливаясь в забытье.

Запах дыма разбудил ее. Все еще темнилась ночь. Гоникина не было рядом.

Внпзу скрипели доски ппрса, слышались тяжелые, грузноватые шаги. Кто-то кашлял в предутреннем дремотном томлении. Горлицы пролетели над головой.

С горки из-за кустов Катя увидела Афанасия: стоял на берегу, подняв лицо, заблудился взглядом в зеленоватой за Волгой рассветной дали.

Катя спустилась по козьей тропе к реке.

Недалеко от зенитной батареи он один сидел на кампэ у темной щелп, курил.

Придерживая висевшую за спиной винтовку, она нагнулась, всматриваясь в его сухощавое лицо.

- А вот и я, Афанасий Игнатьич.

- Вижу, - не сразу отозвался он. - Ну?

- Перевезла детей.

- А кто позволил вернуться.

В душе Кати была одна незащищенная, больно уязвимая тайна: ничто не могло так обидеть ее, как жалость идя особое снисходительное внимание к ней, как существу слабому. Больше всего боялась она сейчас, что пожалеют ее:

мол, не женское дело стоять насмерть. И в то же время она не находила и не решалась искать в себе духовные силы на исключительные поступки. Многие ее сверстницы покинули поселок - одни до приказа стоять насмерть, другие после приказа. Приказ относился к армии. Некоторые остались. Если бы никто не остался, она бы тоже уехала за Волгу.

- Не я одна задержалась, так что никакого пндпвпдуалпзма нет.

- Махровый анархизм. Приказ не выполнили. Почему?

- А потому... вы-то остались.

Докурил не спеша, встал, набросил свою шинель на ее плечи.

- Вот еще! - ворохнула она плечами. - Маленькая, чго ли.

Он поднял упавшую шинель, встряхнул и снова прикрыл плечи Кати. Вглядываясь в гудевшее самолетами иебо, потеснил ее к щели в каменистом берегу.

14

В двенадцатом часу ночи Игната Чекмарева едва добудилась Варя. Нехотя отвалился он от ее теплого тела, вылез из мягкой постели.

- Не стели перину, Варя, - кости болят в мягком.

Разминаясь от устали и недосыпания, шел Игнат в ночную смену на заводик лечить покалеченную военную технику. На темных улицах встречал знакомых патрулей народного ополчения шутками:

- Иван, да ты все еще тут? А я-то чаял, Гитлера вяжешь, на суд волокешь.

- Был я, Игната, у фюрера, уговаривал добром сдаться, так нет, я, говорит, крестец русскому Ивану сломаю, и будет Иван тысячу лет на локтях ползать... А у меня уши распухли, голову к земле тянут.

Игнат достал кисет.

- Подыми, опухоль опадет.

Вспышка зажигалки озарила в полутьме кособоко съехавшего с фундамента дома патруля.

- Происшествий не было, Игнат. Только грабителя задержали.

- Нашенский?

- Отнял у бабенки водочный талон. Хлебную карточку ве взял, даже свою буханку за пазуху затискал ей, а водочный вырезал.

- Допусти меня к мазурику.

Увидев в караулке грабителя на костылях (из госпиталя вылез на промысел за водкой), Игнат вздохнул:

- Что, сердяга, видно, кипит тут? - осторожно коснулся полосатого халата на груди, взглянул на пострадавшую женщину. - Утрясите сами. Ты, солдатик, с поллитром повинись перед ней, а она, глядишь, закуску на стол. А?

- Эх, дед, какой ты сознательный...

- Но, по, побалуй у меня! Сознательный я, да мосластый...

В потемках над оврагом тяжело гудел дощатый мост под псгами устало шагавших рабочих.

Игнат зашел в цех.

Вспышка электросварки под низкой крышей жарко высветлила танк, бледного офицера в плаще, Катю Мпхееву - со щитком над глазами она помогала сварщику.

Игнат молча заступил на его место.

Катя улыбнулась.

"Чему только не обучит война, чего только не приходится делать мужикам и даже девкам... инструмент в одной руке, винтовка в другой, - думал Игнат, с печальной снисходительностью и вроде даже гордостью следя за неотработанными движениями своей помощницы Кати. - Да как же все это случилось?"

Смущаясь его жалостно-виноватых взглядов и горьковатых недоговоренностей, Катя в перерыве с тревожным самолюбием спросила, почему дядя Игнат нынче кругом да около петляет.

- Хочу у тебя водочный талон выманить... пока не перехватил какой-нибудь герой на костыле.

- Самой нужен.

- На свадьбу? За него наладилась? - Игнат свихнул повеселевшие надеждой глаза в сторону Афанасия. Со стариковским постоянством Игнат все еще держал в уме свое давнее намерение заполучить Катю в снохи.

- А что? И он неплох, да не сватает. - Хотя слова Кати были обычным девичьим двусмысленным отшучпванием, чтобы не обижать родителя парня, Игнат вдруг уловил в ее тоне, в улыбке возможность срастить судьбы Афанасия и ее. Разжигая огонек в душе ее, он нарочито пропаще махнул рукой:

- Пока дождешься его внимания, усохнешь вся. Как древнеегипетская царица запеленатая. Хватайся за меня, покуда не прокис окончательно... Знаешь, я внушал Афоньке-дураку насчет тебя, а он дурачок... стесняется, видно. Ты взгляни на него попристальнее, чтоб заморгал удивленно...

- Чую, скоро с нами все кончится...

- Побил бы я тебя за глупость, да жалко: ладная ты девка! Вроде родная.

Затуманенно глядела снизу вверх большими глазами, не по-женски мудрыми в эту минуту.

С рассветом над головой завыла сирена воздушной тревоги. Игнат полез под железные листы в углу - там было место его и Кати. Заманивая, махал ей рукой.