Нелли Гореславская - Валентин Распутин. Русский гений Страница 19

Не только стало нельзя жить, но у нас отняли и сокровенное, священное право – мирно отдать прах матери-земле.

О гробе – Пашута просит работягу, в прошлом близкого ей человека. Но где и как хоронить без дозволения? «Если всё от начала до конца пошло не так, то по нетаку и это – так». На окраине микрорайона – свалка, пустырь, он «захламлён, набит стеклом, завален банками и пакетами»; но и дальше пустыря – «зачернён кострищами, затоптан, загажен и ближний к городу лес». Даже за тем ещё б отодвинуться дальше, но ведь так, «чтоб добираться же к могиле уже неходящими ногами». Спутник Пашуты помогает ей найти сухую полянку дальше в лесу. Однако: запретные похороны надо и провести тайно – значит, ночью, и выкопать могилу, и беззвучно же вынести гроб – «телоприимную обитель» – по лестнице общего дома, и везти до места. Уже на рассвете закопали, под первым снежком, как бы «дарующим прощение за беззаконные действия». На лице у пашутиного друга «странная и страшная улыбка – изломанно-скорбная, похожая на шрам, с отпечатлевшегося где-то глубоко в небе образа обманутого мира».

Тайная могила, запретные похороны, снег как Покров на могилу усопшей… Разве не судьба всего русского народа предстает в этом рассказе? Разве в образе деревни, стоящей «под небом» (= под Богом), в образе сибирских просторов, где некая власть вершит свою волю, руша все вековые устои, не видится нам вся Россия?

Автор не даёт «власти» ни имени, ни фамилии, ни должности. Некие «они» – множественная безликая масса, безответственная по отношению к судьбам народа. Они жаждут дач, машин, дефицитов и находятся они в Приангарье до получения выслуги, а потом едут на юг, где заранее для них возводятся дома.

«Деревня ещё стояла под небом» (под государством уже не стояла). Не было ни колхоза, ни совхоза, ни магазина. «Отпустили деревню на полную райскую волю». Зимой всё заносило снегом. Мужики промышляли. И пили, пили. «Ничто не стало нужно». А деревня? Брошенная, она ждёт, кому бы отдаться, кто бы хлеб привозил. Обращает на себя внимание полное отсутствие прав человека. То один, то другой правит, но во имя чего? Власти довели жизнь до абсурда. Деревня стала нищим потребителем, ожидающим, кто хлеб привезёт. Это деревня-то. Деревня, утратившая свою сущность.

И город не лучше. Его характеристика дана в форме газетной статьи. Алюминиевый завод, лесопромышленный комплекс. Всё перечисленное создаёт облик расползшегося чудовища, которому нет границ.

Хаос и беспредел, окруженный свалками и пожарищами. Строили город будущего, а выстроили «медленно действующую камеру» под открытым небом. Эта метафора усиливает звучание произведения. Гибнет всё живое. Газовая камера не имеет границ, так же как и город. Это геноцид по отношению ко всему русскому народу.

Все что осталось героям произведения, все их надежды и устремления – это маленькое незаконное кладбище на лесной поляне, на котором уже возникли три холмика. Там хотят быть и Стас Николаевич, и Пашута.

Но автор не хочет даже в это тяжелейшее для народа время («бывали хуже времена, но не было подлей») совсем лишать читателя надежды.

Танька, внучка Пашуты, сподвигла Пашу-ту пойти в храм после тяжёлого разговора со Стасом Николаевичем. «Впервые вошла она под образа, с огромным трудом подняла руку для креста. Под сводами нового Храма искали утешения всего несколько человек. Неумело Пашута попросила и для себя свечей, неумело возжгла их и поставила – две на помин души рабов Божьих Аксиньи Егоровны и Серёги, и одну во спасение души Стаса Николаевича».

Власть, враждебная народу, уничтожающая народ духовно и физически, оставляющая народу одну возможность (да и то незаконную) – лечь в эту землю, отравленное беспросветное существование для новых поколений, у которых остается надежда только на Бога – вот мир, который видит автор вокруг себя в России середины 90-х годов XX века.

Можно сказать, что Апокалипсис уже свершился, и герои «Пожара» попали за грехи тяжкие в свой персональный круг ада – котлован, черное пожарище, заваленное мусором, отравленный воздух, власть бесов без имени и образа…

И у читателя остается один вопрос: возможно ли – нет, не возрождение уже – а воскресение русского народа?

«Дочь Ивана, мать Ивана»

Ответ на этот вопрос В. Распутин дает в повести «Дочь Ивана, мать Ивана» (Наш современник. 2003. № 11). В центре произведения судьба рядовой русской семьи, выброшенной на обочину рыночной жизни. Главная героиня – столь любимая писателем сильная русская женщина. Тамара Ивановна Воротникова, волею обстоятельств, была вынуждена взять в руки отцовский обрез и застрелить насильника своей несовершеннолетней дочери. Мать семейства, защищая честь и безопасность своих детей, вершит над преступниками собственный суд.

Сам писатель рассказывал о работе над этим произведением: «С повестью я провозился долго. Начинал и бросал, снова начинал и снова бросал. Останавливал самосуд Тамары Ивановны, чем бы он ни вызывался, какой бы безысходностью ни подталкивался. Можно было допустить, что в сложившихся обстоятельствах (а обстоятельства эти черным пологом облегли всю Россию) – не оказалось у нее другого выхода: на войне как на войне. Однако имеет ли право писатель на оправдание выстрела? Но и обойти этот случай каким-нибудь виртуозным ходом я не мог, это сразу перекрывало мне возможность говорить откровенно. Моя героиня и сама не может оправдывать себя, до конца жизни ей предстоят тяжелейшие нравственные муки, которые ни приговором, ни зоной среди таких же несчастных, не снимутся. Но еще страшнее и мучительнее была бы ее жизнь, если бы она позволила преступнику торжествовать победу и до последнего дыхания издеваться над ее правдой. Для нее это значило бы, что мир в своих нравственных и законополагающих основаниях перевернулся, и никто не собирается устанавливать его на прежнее место. Подобные чувства испытывал и автор» (Российский писатель. 2004. № 3. С. 9)

На столь характерный для русской души вопрос: «Можно ли победить зло насилием?», главная героиня (и автор) для себя отвечает положительно – выстрелом. Быть может, это и есть ключ к дверям из ада, опровержение надписи над ними – «оставь надежду всяк сюда попавший»?

«Костровые новых городов»

Публицистика В. Г. Распутина конца 50-х – 60-х гг.

Публицистика была первой любовью Распутина и осталась таковой навсегда. Уже в ранней его публицистике обнаруживается единство социально-психологического и духовно-нравственного поиска писателя, развитое впоследствии с особой силой в повестях и рассказах.