Владимир Короленко - Дневник, 1917-1921 Страница 2

Итак, Протопопов, организовавший «прекрасное газетное предприятие», высылает фактического редактора этого предприятия. Известие явилось несколько дней назад, а теперь (дня 2) появилось и объяснение: в 22 No «Русской воли» (от 22 февр.) появился фельетон Амфитеатрова «Этюды», представляющий довольно безвкусный набор громких слов… «У старых езопов разгорелись давним негодованием, алой грозой охваченные хохочущие очи. Лавы, озера, потоки, а результатов еще – ау! Куцая целесообразность изничтожает „яд“… едва щадя его носителей, если совесть общественная зазрит, да атаманы велят: „ахни!“»

Если прочитать только первые буквы, то весь фельетон дает криптограф: «Решительно ни о чем писать нельзя»… И т. д. Автор жалуется на цензуру, которая все вычеркивает. А о Протопопове сказано (в приведенном выше отрывке): «…такого усердного холопа реакция еще не создавала»… «его власть – провокация революционного урагана».

Странный школьнический прием со стороны старого и опытного писателя. Все это говорится и без криптограмм, и для всех, кто читает передовые газеты, – это общее место.

14 февр‹аля›

Много разных событий, из которых каждое в другое время (при разоблачении, конечно) было бы огромным скандалом, а теперь проходит как совершенно привычные «скандальчики». Бесстыдник Раев, об‹ер›-пр‹окурор› св‹ятейшего› синода, распоясался в синоде по-домашнему и официально выступил по бракоразв‹одному› делу своего приятеля проф. Безроднова и его любовницы (против жены) в качестве одновременно и свидетеля, и докладчика, и обер-прокурора. В три дня без ее ведома жену «оставили» и выдали паспорт с отметкой о прелюбодеянии. Нашлась в придворных кругах какая-то белая ворона ген‹ерал›а Мамонтова18 (у приема прошений, на высоч‹айшее› имя подаваемых), который дал ход прошению жены и не согласился затушить дело. Скандал вышел громкий, а оправдание старого пройдохи еще скандальнее. Основываясь на «регламенте», он без околичностей заявляет, что Мамонтов не имел права давать ход жалобе оскорбленной жены без его, старого бесстыдника, согласия! Оно, конечно, до сих пор так и делалось, и оттого-то и развелось столько бесстыдства и наглости, оттого на глазах у всей России бесстыдничали и любимчики Сухомлиновы19.

Из письма к С. Д. ‹Протопопову›20. «У меня ощущение такое, будто не одна Россия, но и вся Европа летит кверху тормашками. Вы инженер по профессии и знаете из механики, что бывает, когда внезапно останавливается привычная инерция движения. Все загорается. А тут, шутка ли – вся Европа сошла с рельсов и летит под откос. И нет признаков, чтобы машинисты сознавали это».

23 февр‹аля›

Закончился процесс Манасевича-Мануйлова21. Темный делец, сыщик в рокамболевском стиле, о котором итал‹ьянские› газеты рассказывают удивительные и мрачные истории с сыском и политическими убийствами (он был командирован с особыми поручениями по сыску в Италию), похожие на роман, а русские – давно разоблачали грязные шантажные проделки; в посл‹еднее› время – правая рука первого министра Штюрмера. Долго его не могли предать суду: то назначали суд, то снимали самым скандальным образом, скандализуя «самодержавие», п‹отому› что эта игра велась под прикрытием «высоч‹айших› повелений». Наконец предали и осудили, причем даже прокурор говорил, что «приподнята только часть завесы – только угол ее… Много лиц, много тайных пружин остались для нас скрытыми. Это дело только одно звено позорной цепи» («Р‹усские› вед‹омости›», 19 февр., 1917, № 52). И тот же прокурор отметил близость этого давно ведомого шантажиста к Штюрмеру. Он заявил прямо: Мануйлов действовал в комиссии ген‹ерала› Батюшина по пору‹чению› Б. В. Штюрмера.

Нет теперь в России человека, на которого бы обрушилась такая подавляющая глыба позора, как этот недавний первый министр. В разговоре с сотрудниками «Петр‹оградской› газеты» – бедняга запросил пощады. Дайте, дескать, отдохнуть и одуматься. Да, эти люди в надежде на самодержавие шли старыми путями, не замечая, что если самодержавие еще может защитить их от суда и ответственности, то уже бессильно защитить от позора. Они очутились в положении того толстовского (Алексей Толстой) генерала, который на пар‹адном› приеме очутился без штанов. Они очутились в таком виде на открытом месте, где их видит вся страна. И никто, никто не может прикрыть их наготу…[1]

Генерал Батюшин тоже сильно скомпрометирован этим делом. Он получил особые полномочия по надзору за банками, и оказалось, что в руках этого военного генерала, представителя специфически сильной власти, – комиссия стала очагом шантажа. Мануйлов действовал в согласии с каким-то пом‹ощником› прис‹яжного› пов‹еренного› Логвинским (кажется, брат военного члена комиссии), у которого в связи с делом Мануйлова произведен обыск, и он «освобожден от обязанности члена комиссии». Оказывается, что этот «член ком‹иссии› по особому надзору за банками» недавно приобрел в Москве дом за 300 т‹ысяч›. Другой член той же комиссии, полк‹овник› Резанов… назначен во Владивосток. Говорят, что все дела, возбужденные комиссией ген‹ерала› Батюшина, передаются для дальнейшего расслед‹ования› гражданским властям[2].

26 февр‹аля›

В Петрограде числа с 23-го – беспорядки. Об этом говорят в Думе, но в газетах подробностей нет. Дело идет очевидно на почве голодания; хвосты у булочных и полный беспорядок в продовольствии столицы.

1 марта

Дума распущена до апреля. Протопопов сваливает вину на Петр‹оградскую› гор‹одскую› думу и предписывает «принять меры». Лелянов22 отвечает, что гор‹одское› самоуправление заготовило более 1–1 Ґ милл. пудов ржаной муки, но градоначальник и администрация предписали поставить запасы для фронта. Льется кровь.

Из письма:[3] «Бледные сами по себе фигура и чувства не обязательно должны давать бледное изображение. Уж чего тусклее фигура Акакия Акакиевича у Гоголя. Но изображение этой тусклой фигуры врезывается так‹им› ярким пятном в память читателя! Это показывает, что трагедия самой тусклой жизни может быть в изображении чрезвычайно яркой, оставаясь в то же время вполне правдивой».

3 марта

Приезжие из Петрограда и Харькова сообщили, еще 1 марта, что в Петрограде – переворот: 26-го последовал указ о роспуске Гос‹ударственной› думы. Дума не разошлась. Пришли известия, даже напечат‹анные› в газетах, что Дума избрала 12 уполномоченных, в число которых вошли представители блока и крайних левых партий. По общим рассказам – это временное правительство. Были большие столкновения. Войска по большей части перешли на сторону Гос‹ударственной› думы. В «Южном крае» напечатано обращение Родзянко23, призывающее к продолжению работы для фронта, – и письмо харьк‹овского› гор‹одского› головы к населению того же рода. На жел‹езных› дорогах получено письмо Родзянко с обращением к жел‹езнодорожным› служащим: «от вас родина ждет не только усил‹енной› работы, но подвига». Мин‹истр› путей сообщения Бубликов24 предписывает расклеить эту телеграмму на всех станциях. Это уже очевидно обращение временного правительства. Всюду это встречается с сочувствием, но… страна точно в оцепенении. Вчера из Петр‹ограда› мы получили телеграмму Сони25: «Здоровы, все хорошо». В письме очевидицы М. А. Кол‹оменкиной›26 описываются некот‹орые› события в Петрогр‹аде›: в начале Невского из окна видны громадные толпы народа, среди них – полосой видны войска без ружей. Около них – красные флаги. В одном месте красное знамя. Поют револ‹юционные› песни. Начинается обратное движение: толпа бежит, извозчики быстро сворачивают. Слышится… На этом письмо обрывается. Письмо раньше телеграммы (Соня телеграфировала в 8 ч. веч‹ера› 1-го марта). И она пишет в ней: все хорошо.

У нас в Полтаве тихо. Губернатор забрал все телеграммы. «Полт‹авский› день» все-таки выпустил агентскую телеграмму с обращением Родзянка, перепечатав ее без цензуры из «Южн‹ого› края». Но затем цензура не пропускает ничего. Где-то далеко шумит гроза, в столицах льется кровь. Не подлежит сомнению, что большая часть войск на стороне нового порядка. Говорят, казаки и некоторые гвардейские полки дрались с жандармами. Полиции нигде в Петрограде не видно.

А у нас тут полное «спокойствие» и цензура не пропускает никаких даже безразличных известий: какие газеты пришли, какие нет. Ни энтузиазма, ни подъема. Ожидание. Вообще похоже, что это не революция, а попытка переворота.

Слухи разные: Щегловитов и Штюрмер арестованы, все политические из Шлиссельбурга и выборгской тюрьмы отпущены. Протопопов будто бы убит, по одним слухам, в Москве, по другим – в Киеве. Царь будто уехал куда-то на фронт и оттуда якобы утвердил «временное правительство». Наконец – будто бы царица тоже убита…