Влас Дорошевич - М.В. Лентовский Страница 2

– Сжечь весь фейерверк! Все, что есть в запасе!

Все! Иногда чуть не на десяток тысяч.

Огромный пруд вспыхивает огнем. Какой-то ад ракет, бураков[28], римских свечей. Этот грохот слился с рукоплесканиями всей толпы. Нет ни одного человека, который бы не аплодировал. Толпа, кажется, рехнулась от восторга.

– Браво! Браво! Лентовский! Лентовский!

От дьявольской канонады вздрагивают Божедомка, Самотека. Испуганно кидаются к окнам.

– Батюшки! Светопреставление?

На улицах светло, как днем, от разноцветных искр, которыми засыпано все небо.

Божедомка, Самотека с досадой ворчат:

– Этот Лентовский! Эк его!

Но на целый час все же прилипают к окнам, очарованные чудными зрелищами.

Что Божедомка, что Самотека! Что соседи!

Долго еще ночью не будут спать Зацепа, Хамовники, Лефортово.

Разбуженные канонадой.

Тогда только такие канонады будили Москву…

– Лентовский на всю Москву колобродит! Всей Москве спать не дает!

И, переворачиваясь с боку на бок, будут говорить:

– Эк его!.. Маг и волшебник!

Ему все прощали.

Даже обыватель то, что он по ночам будил всю Москву. Как прощают все тем, кого любят. Он был Алкивиадом Москвы.

IV

Это был не человек, а легенда. Сколько долгов у Лентовского? Москва со вкусом, – с гордостью даже, – говорила:

– Миллион!

«Вот как у нас».

В Москве была поговорка:

– Должен, как Лентовский!

И все видели…

На глазах у всех, в «Эрмитаже», в дни больших гуляний, на первой площадке… Кассиров больше не хватало. Касс не хватало.

Управляющие, распорядители валили бумажки прямо в платяные корзины.

На глазах у всех Лентовский подходил к этим корзинам, не считая, не глядя, набивал деньгами карманы, и:

– Айда!

Целая толпа «свиты» двигалась за ним.

А у подъезда уже звенел, гремел целый оркестр бубенцов.

Рвались, плясали ечкинские тройки.[29]

Всей Москве знакомый, на всю Москву знаменитый, – Бог весть откуда достали! – саженный великан-швейцар неподобным, нечеловеческим воплем вопил:

– Под Михаил Валентиныча подавай!

Знаменитые тогда московские дисконтеры[30] Джанумов и Кашин брали с Лентовского 5 процентов… в день!

В воздухе не пахло еще законом о ростовщичестве и не веяло холодом Олонецкой губернии.[31]

– «Простые были времена».

Богатейшая Москва за голову хваталась:

– Лентовским надо быть, чтоб выдержать!

Он платил по пяти процентов в день на занятые деньги и тысячами – счета в «Стрельне» и у «Яра».[32]

А обкрадывали его!

Об этом ходили чудовищные рассказы, но действительность была чудовищнее рассказов.

Когда лопнула банкирская контора Зингера[33], бывший скромный управляющий садом, от которого только и слышали:

– Михаил Валентиныч-с… Как угодно будет приказать, Михаил Валентиныч-с…

Станкевич умер от огорчения: он потерял в лопнувшей конторе несколько сот тысяч рублей.

И Москва все это оплачивала!

Он платил десятками тысяч, прокучивал тысячами, у него наживались сотнями тысяч.

Лентовский жил в каком-то радужном урагане денег.

И Москва, – спортсменка в душе! – любовалась им, как любуется рысаком, бьющим все рекорды:

– Широко!

Смотреть дух захватывает.

– Широко идет!

Он был антрепренером. Три театра!

«Эрмитаж» в Москве, «Кинь-Грусть» в Петербурге, театр в Нижнем, на ярмарке.

Кредиторы, друзья ловят его на перепутье.

– Михаил Валентинович?

– Заказал экстренный поезд, уехал в Петербург.

– Михаил Валентинович?

– Играет в Нижнем, послезавтра будет в Петербурге. Ему нужен драматический театр в Москве.

Он строит то, что теперь называется «Новым театром».

Миллионное сооружение.

Публика ахает. Такого зала, таких фойе, такой роскоши, таких денег, кинутых на мебель, на ковры, на драпировки, – не снилось и Москве.

Т_р_у_п_п_а?

Он приглашает просто:

– В_с_е!

Все, что есть лучшего, все, что есть знаменитого в эту минуту. Писарев, Свободин[34], Бурлак, Соловцов, Глебова, Волгина. Они законтрактованы? Платить неустойки!

– Но у Лентовского должно быть все, что есть лучшего в России… Лентовский…

Бурлак только крутит головой:

– Себя щипать начал-с!.. Почему! А так, чтобы узнать: сплю или «всамделе», наяву все это? Не верится!.. Феерия какая-то!

Бурлака спрашивают:

– Почему у вас двойная фамилия: Андреев-Бурлак?

Он отвечает, шамкая своей классической нижней губой:

– По случаю жалованья-с! На одного человека получать даже столько невозможно. Вот и получаю: одну половину на Андреева, а другую на Бурлака. На Антона и на Онуфрия![35]

Драматическая труппа, действительно, первая в России.

Но Лентовский сам бывший «самый эффектный актер Малого театра».

Актер красивого костюма, красивой позы, блеска, внешнего эффекта.

Его тянет к феерии.

Здесь можно кидать деньги без конца, здесь можно творить чудеса, здесь можно быть:

– Магом и волшебником.

«Нэна-Саиб», «Лесной бродяга»[36], «Чертова супруга»[37] и, наконец, феерический апофеоз самой феерии.

– «Путешествие на луну».[38]

Уже московские мастерские не могут удовлетворять. Костюмы работают в Париже.

Казенные театры[39], – с их мишурной роскошью, с Манчестером, тарлатанчиком, кисеей вместо кружев, бумажным атласиком, – кажутся жалкими, нищими.

«Убогая роскошь наряда».[40]

Лентовский одевает сцену в настоящий бархат, самый дорогой плюш, в настоящее кружево, в тяжелый шелк, в парчу.

Лентовский уже даже огорчает московских дам.

И у Сапожниковых[41] им отвечают:

– Извините-с. Все, что было из шелка дорогого, Михаил Валентинович взяли.

Гул по Москве идет о роскоши постановок Лентовского.

– Постановка стоит столько-то десятков тысяч! – появляется на афишах.

И эти безумные цифры все растут, растут. Над постановками, над операми, над билетами Большого театра хохочут:

– Беднота… пойти нешто посмотреть убожество!.. Нищета! Балаганчик! Девичье!

Лентовский окружен художниками.

Все, что есть талантливого, блестящего среди декораторов, – вокруг него, у него.

Здесь требование одно:

– Фантазия!

Здесь нет преград фантазии, счета – деньгам.

Фонтаны, целые водопады живой воды, сотни участвующих, тысячи костюмов.

– Москва для него не жалеет, – зато уж и Михаил Валентинович уж ничего не пожалеет для Москвы, – говорят москвичи.

Он берет к себе в «Эрмитаж» первого баса Большого театра – Абрамова, который вскоре должен составить украшение Ковентгарденского театра в Лондоне[42], первого оперного театра в мире.

Зачем?

– Для ансамбля!

Чтоб пел в «Боккачио»[43] букиниста. Одну фразу:

Новые сказкиПро лихие глазки!

– Зато как звучит фраза!

И обладатель феноменального голоса, артист, который зимой поет в Большом театре Сусанина[44], Мельника, Мефистофеля, Марселя, – поет летом в саду «Эрмитаж», в оперетке, раз в неделю одну фразу:

– Для ансамбля.

Усатов[45], Фюрер, первый тенор, бас казенной оперы, поют в «Эрмитаже» в оперетке.

И легенды, легенды о Лентовском!

Каждый день новая легенда.

Алкивиад должен заполнять собой жизнь Москвы, тогда скучающую и праздную.

«Он» живет в юрте, на берегу пруда, в своем «Эрмитаже».

– Как дикий! Ушел от мира.

И там, в тишине, в зеленой тени старых, развесистых деревьев, «выдумывает свои фантазии».

Он появляется на сцене, в жизни, только в шумной, эффектной роли. Вся Москва говорит:

– Слышали: скандал который сделал Лентовский! Грандиозный скандал.

– Избил князя X.

Скандал! Что, казалось бы, хорошего? Но и скандал у него благороден.

Какой-то князь, очень богатый и очень знатный, не давал своими ухаживаниями проходу артистке Б.[46]

Молодой и очень красивой. Опереточной примадонне. Тогдашнему кумиру Москвы.

Не успевала выйти г-жа Б. из летнего театра по окончании спектакля, как перед ней в аллее вырастал поджидавший князь, с предложениями, наглый, самоуверенный и дерзкий.

Ничто, ни резкие ответы, ни просьбы, ни даже слезы не помогали.

– Оставьте в покое!

– Едем ужинать!

Артистка пожаловалась Лентовскому.

И вот, однажды, после спектакля, около театра, в аллее, пред дожидавшимся, посвистывая, князем, вместо примадонны, вырос Лентовский.

– Вы позволяете себе оскорблять у меня в саду артистку? Артистку! У меня!

Вся публика сбежалась на «львиный рык» и отчаянные вопли.

Бедный князь валялся на дорожке весь в крови.

Лентовский избил его палкою так, что переломил ему даже палец.

И Москва, – демократический город, – не нашла ничего другого сказать своему любимцу: