Эльдар Ахадов - Кругосветная география русской поэзии Страница 2

Поэты – странники, скитальцы, пилигримы, дервиши земных дорог. Творческий труд их сродни труду землепроходцев и первооткрывателей. Они видят то, что сокрыто от многих глаз…

Эта книга отчасти написана не мной, а теми поэтами, которые видели то, о чём они рассказывают и знают цену этому своему виденью. С радостью и трепетом предоставляю им слово. Тютчеву, написавшему «Люблю грозу в начале мая…» вовсе не в России, а в Германии. Бродскому, написавшему «… на Васильевский остров я приду умирать» не в уютном домашнем Питере, а в геологической экспедиции на Крайнем Севере. Арсению Тарковскому – самому почитаемому русскому поэту Туркмении и Каракалпакии. Бальмонту, не рафинированному и куртуазному дамскому угоднику, а настоящему Бальмонту – плывущему по просторам Тихого океана на встречу с Австралией и островами Океании. Лермонтову, по которому в бою мюриды имама приказывали не стрелять, ибо дервишей и ашугов (поэтов) убивать нельзя («Харам!»)…

«Вот и Арпачай», – сказал мне казак. Арпачай! Наша граница! Это стоило Арарата. Я поскакал к реке с чувством неизъяснимым. Никогда еще не видал я чужой земли. Граница имела для меня что-то таинственное; с детских лет путешествия были моею любимою мечтою. Долго вел я потом жизнь кочующую, скитаясь то по югу, то по северу, и никогда еще не вырывался из пределов необъятной России. Я весело въехал в заветную реку, и добрый конь вынес меня на турецкий берег».

«Старый бродяга в Аддис-Абебе,Покоривший многие племена,Прислал ко мне черного копьеносцаС приветом, составленным из моих стихов.Лейтенант, водивший канонеркиПод огнем неприятельских батарей,Целую ночь над южным моремЧитал мне на память мои стихи.Человек, среди толпы народаЗастреливший императорского посла,Подошел пожать мне руку,Поблагодарить за мои стихи.

Много их, сильных, злых и веселых,Убивавших слонов и людей,Умиравших от жажды в пустыне,Замерзавших на кромке вечного льда,Верных нашей планете,Сильной, весёлой и злой,Возят мои книги в седельной сумке,Читают их в пальмовой роще,Забывают на тонущем корабле.

Я не оскорбляю их неврастенией,Не унижаю душевной теплотой,Не надоедаю многозначительными намекамиНа содержимое выеденного яйца,Но когда вокруг свищут пулиКогда волны ломают борта,Я учу их, как не бояться,Не бояться и делать что надо.

И когда женщина с прекрасным лицом,Единственно дорогим во вселенной,Скажет: я не люблю вас,Я учу их, как улыбнуться,И уйти и не возвращаться больше.А когда придет их последний час,Ровный, красный туман застелит взоры,Я научу их сразу припомнитьВсю жестокую, милую жизнь,Всю родную, странную землю,И, представ перед ликом БогаС простыми и мудрыми словами,Ждать спокойно Его суда».

«Мои читатели» – последнее стихотворение, написанное великим русским поэтом, выдающимся путешественником и исследователем Африки – Николаем Степановичем Гумилевым в июле 1921 года, незадолго до его казни.

Раздел I.

Мир глазами поэтов

Вступление

Мой родной, мой земной, мой кружащийся шар!Солнце в жарких руках, наклонясь, как гончар,вертит влажную глину, с любовью лепя,округляя, лаская, рождая тебя.Керамической печью космических бурьобжигает бока и наводит глазурь,наливает в тебя голубые моря,и где надо, – закат, и где надо, – заря,И когда ты отделан и весь обожжен,солнце чудо свое обмывает дождеми отходит за воздух и за облакапосмотреть на творение издалека.Ни отнять, ни прибавить – такая краса!До чего ж этот шар гончару удался!Он, руками лучей сквозь туманы светя,дарит нам свое чудо: – Бери, мол, дитя!Дорожи, не разбей: на гончарном кругуя удачи такой повторить не смогу!

Где черный ветер, как налетчик,Поет на языке блатном,Проходит путевой обходчик,Во всей степи один с огнем.Над полосою отчужденьяФонарь качается в руке,Как два крыла из сновиденьяВ средине ночи на реке.И в желтом колыбельном светеУ мирозданья на краюЯ по единственной приметеРодную землю узнаю.Есть в рельсах железнодорожныхПророческий и смутный зовБлагословенных, невозможных,Не спящих ночью городов.И осторожно, как художник,Следит приезжий за огнем,Покуда железнодорожникНе пропадет в краю степном.

Как часто, как часто я в поезде скоромсидел и дивился плывущим просторами льнул ко стеклу холодеющим лбом!..И мимо широких рокочущих оконсвивался и таял за локоном локонлетучего дыма, и столб за столбомпроскакивал мимо, порыв прерываявзмывающих нитей, и даль полеваяблаженно вращалась в бреду голубом.И часто я видел такие закаты,что поезд, казалось, взбегает на скатыкрутых огневых облаков и по нимспускается плавно, взвивается сновав багряный огонь из огня золотого, —и с поездом вместе по кручам цветнымстолбы пролетают в восторге заката,и черные струны взмывают крылато,и ангелом реет сиреневый дым.* * *На сумрачном вокзале по ночамторжественно и пусто, как в соборе, —но вот вдали вздохнуло словно море,скользнула дрожь по двум стальным лучам,бегущим вдаль, сходящимся во мраке, —и щелкнули светящиеся знаки,и в черной глубине рубин мигнул,за ним – полоска янтарей, и гулвлетел в вокзал, могучий гул чугунный, —из бездны бездн, из сердца ночи лунной,как бы катясь с уступа на уступ.Вздохнул и стал: раскрылись две-три двери.Вагоны удлиненные под дубокрашены. На матовой фанеренад окнами ряд смугло-золотыхфранцузских слов, – как вырезанный стих,мою тоску дразнящий тайным зовом…За тенью тень скользит по бирюзовымпрозрачным занавескам. Плотно скрывпереходные шаткие площадки,чернеют пыльно кожаные складкинад скрепами вагонов. Весь – порывсосредоточенный, весь – напряженьеблаженное, весь – жадность, весь – движенье, —дрожит живой, огромный паровоз,и жарко пар в железных жилах бьется,и в черноту по капле масло льетсяс чудовищных лоснящихся колес.И через миг колеса раскачнулисьи буферов забухали щиты —и пламенисто-плавно потянулисьв зияющий колодец темнотывагоны удлиненные… И вскоре,забыл вокзал их звон и волшебство,и стало вновь под сводами еготоржественно и пусто, как в соборе.

Европа

Австрия

Тарковский Арсений Александрович

УТРО В ВЕНЕГде ветер бросает ножиВ стекло министерств и музеев,С насмешливым свистом стрижиСтригут комаров-ротозеев.Оттуда на город забот,Работ и вечерней зевоты,На роботов Моцарт ведетСвои насекомые ноты.Живи, дорогая свирель!Под праздник мы пол натирали,И в окна посыпался хмель —На каждого по сто спиралей.И если уж смысла искатьВ таком суматошном концерте,То молодость, правду сказать,Под старость опаснее смерти.

СНЕЖНАЯ НОЧЬ В ВЕНЕТы безумна, Изора, безумна и зла,Ты кому подарила свой перстень с отравойИ за дверью трактирной тихонько ждала:Моцарт, пей, не тужи, смерть в союзе со славой.Ах, Изора, глаза у тебя хорошиИ черней твоей черной и горькой души.Смерть позорна, как страсть. Подожди, уже скоро,Ничего, он сейчас задохнется, Изора.Так лети же, снегов не касаясь стопой:Есть кому еще уши залить глухотойИ глаза слепотой, есть еще голодуха,Госпитальный фонарь и сиделка-старуха.

Языков Николай Михайлович

ЭЛЕГИЯОпять угрюмая, осенняя погода,Опять расплакалась гаштейнская природа,И плачет, бедная, она и ночь и день,На горы налегла ненастной тучи тень,И нет исходу ей! Душа во мне уныла:Перед моим окном, бывало, проходилаОдна прекрасная, отколь и как сюдаОна явилася, не ведаю, – звездаС лазурно-светлыми, веселыми глазами,С улыбкой сладостной, с лилейными плечами.Но и ее уж нет! О! я бы рад отсельЛететь, бежать, идти за тридевять земель,И хлад, и зной, и дождь, и бурю побеждая,Туда, скорей туда, где, прелесть молодая,Она господствует и всякий день видна:Я думаю, что там всегдашняя весна!

Албания