Анатолий Шендерович - Проклятие Пелопа (сборник) Страница 2

Трибуле умер в 1536 году. Его трагедия разыгралась при дворе любвеобильного Франциска I, когда у Трибуле подросла дочь. (Хотя вполне могла произойти и раньше – Людовик XII был сластолюбив не меньше своего племянника). Кто знает, может быть, слепой рок избрал Франциска для того, что бы с его помощью покарать несчастного шута за потворство распутным похождениям своего властелина.

Последняя шутка

Во Франции, пишет Ги Бретон, мода на шу тов восходит еще ко временам первых Каролингов. Они появились уже при дворе Людовика Благочестивого (IX век), сына Карла Великого. По большей чисти это были карлики, горбуны и обладатели других уродств, которые одним своим внешним видом давали повод повеселиться придворной челяди и вельможам короля. Отсутствие природных недостатков шуты компенсировали «уродством» одежды. Красочное описание шутовского наряда можно найти и романе Вальтера Скотта «Айвенго», в котором весьма важную роль играет шут Вамба:

«Его куртка была выкрашена и ярко-пурпурный цвет, a на ней намалеваны какие-то пестрые и безобразные узоры. Поверх куртки был накинут… короткий плащ из малинового сукна, отороченный ярко-желтой каймой… На руках этого человека были серебряные браслеты, а на шее – серебряный ошейник с надписью „Вамба, сын Безмозглого, раб Седрика Роттервудского“. К его шапке были прикреплены колокольчики… По шапке с колокольчиками, да и по самой форме ее, а также по придурковатому и в то же время хитрому выражению лица Вамбы можно было догадаться, что он один из тех клоунов или шутов, которых богатые люди дер жали для потехи…».

Для потехи в дело шло все что угодно.

Придворный шут герцога Феррары Гонелла держал необыкновенно худую клячу, которая сама по себе была предметом нескончаемых шуток. Слава об этой кляче перешагнула границы Италии, о ней прослышал Сервантес. Так лошадь придворного шута феррарского герцога стала прототипом знаменитого Росинанта, на котором совершал свои бессмертные подвиги славный рыцарь Дон Кихот.

Один из придворных шутов французского короля Карла V Мудрого и его супруги Жанны Бурбонской, Тевенен де Сен-Лежье, от природы был «наделен» классическим шутовским набором: горбатый и хромой карлик, он был остроумен и дерзок. Но, как и множество его собратьев по цеху, он так и остался бы в безвестности, если бы не его необыкновенные способности, пригодные для услады женщин. Придворные дамы, отвергавшие притязания прекрасных рыцарей, мечтали провести с этим карликом хотя бы одну ночь. И шут Тевенен де Сен-Лежье не разочаровал ни одну из придворных дам Карла V.

Шло время, и на смену горбатым карликам в шутовскую гильдию стали попадать стройные красавцы, не только остроумные, но и хорошо владевшие шпагой. Одним из них был Антуан д'Англерэ.

Французский дворянин, гасконец, лейтенант, он служил в качестве шута двум французским монархам: последнему Валуа – Генриху III и первому Бурбону – Генриху IV. Имя этого шута вряд ли что-нибудь говорит читателю. Но если назвать его прозвище – Шико, многие сразу же вспомнят верного слугу Генриха III из романа Александра Дюма «Графиня де Монсоро» и постоянного спутника Генриха IV из романа Генриха Манна «Зрелые годы короля Генриха IV».

Те, кто читал «Графиню де Монсоро», по мнят, разумеется, что Шико не столько развлекал Генриха III, сколько опекал, наставлял и предостерегал своего патрона. Он открывал королю глаза на истинные мотивы поступков людей из королевского окружения, он видел коварство недругов короля. Но, несмотря на все старания, уберечь своего патрона Шико не сумел. Генриха III настигает кинжал убийцы: короля, идущего на уступки протестантам, убивает фанатичный католик, доминиканский монах Жан Клеман.

Смерть последнего Валуа не привела к торжеству руководителей Католической лиги, направлявших руку убийцы. К власти при шел гугенот Генрих IV Бурбон, решивший, что «Париж стоит мессы», и провозгласивший веротерпимость. Шико, словно повторяя путь Трибуле, переходит на службу к новому монарху. Впрочем, этим сходство и кончается. Шико остается Шико. Это подтверждают и слова Генриха Манна: «Шико имел право высказывать все, о чем другие помалкивали, а по тому назывался шутом короля и, обладая не заурядным умом иронического склада, создал себе из этого должность. Король делал вид, будто и вправду утвердил его в такой должности, и временами пору чал дворянину, носившему звание шута, распространять истины, в которых сам не хотел еще признаться. Новые истины прежде всего разрешены шуту».

Столь незаурядная личность, Шико, однако, стал жертвой самой заурядной своей шутки. Во время одного из многочисленных сражений, которые вел Генрих IV, храбрый гасконец, неизменно сопровождавший в походах своего короля, взял в плен графа де Шалиньи. Представляя пленника Генриху IV, Шико сказал, что доставил пленника в качестве подарка. Оскорбленный шуткой, граф ударил Шико по голове рукояткой шпаги. Удар оказался смертельным, а шутка – последней шуткой знаменитого шута.

Всешутейший собор

Гегель говорил: «Ничто великое не совершается без страсти». Великий преобразователь России со страстью делал все: строил и воевал, учился и учил, рубил головы и стриг бороды. Со страстью Петр I предавался и всевозможным увеселениям, которых сам же был великий выдумщик. Сподвижников в этой его страсти у царя было предостаточно – и добровольных, и тех, кто и не рад был собственному шутовству.

В петровские времена знатные люди увеселялись болтовней карлиц и попугаев.

С. М. Соловьев, рассказывая об этом в своей «Истории России», приводит фразу из письма Меншикова своей жене: «Послал я к вам ныне в презент двух шляхтенок-девок, из которых одна маленькая, может вам за попу гая быть; такая словесница,… может вас больше увеселить, нежели попутай». И такие шуты были необходимой принадлежностью двора и знатных домов.

Но Петру этого было мало. Он организовал при дворе «всешутейший собор» во главе со «всешутейшим патриархом» Никитой Зотовым. В этом соборе, где сам Петр числился простым «дьяконом» обязана была принимать участие и петровская знать. Никакие чины и звания не давали право устраниться от царских забав.

Об одной из таких забав – со слов современника – пишет С. М. Соловьев: «В январе 1694 года женился шут Яков Тургенев на дьячей жене; а за ним в поезду были бояре, окольничие, думные и всех чинов палатные люди; а ехали они на быках, на козлах, на свиньях, на собаках, а в платьях смешных: кулях мочальных, в шляпах лычных, в крашенинных кафтанах… А Тургенев сам ехал с женою в государской лучшей бархатной карете; а за ним шли Трубецкие, Шереметевы, Голицыны, Гагарины в бархатных кафтанах, женился он, Яков, в шатрах на поле между Преображенским и Семеновским, и тут был банкет великий три дня».

В 1830 году К. А. Полевой издал «Собрание анекдотов Балакирева», известного петровского шута. Позднее это собрание aнекдотов, дополненное анекдотами других авторов петровского времени, было переиздано. Так появилась книга «Шут Балакирев. Собрание исторических анекдотов, шуток, острот знаменитого шута и других», вышедшая в Санкт-Петербурге в начале нашего столетия.

Следует заметить, что авторство Балакирева и его коллег подвергалось сомнению. В «Русской старине» за 1873 год известный тогда популяризатор истории С. Н. Шубинский писал, что эти анекдоты скорое всего приписываются шутам Петра I. Аргументируя свою точку зрения, историк отмечал, что современные Петру Великому писатели, рассказывая о царских забавах и шутах, даже не упоминают имени Балакирева. Между тем в этой же статье С. Н. Шубинский довольно обстоятельно рассказывает как о самом Балакиреве, так и еще о двух шутах той поры – д'Акосте и Педрилло.

Иван Емельянович Балакирев родился в 1699 году. Сын бедного дворянина, он в 1718 году, вместе с другими дворянскими отпрысками был вызван в Петербург на службу и определен «к инженерному учению». Инженерное учение, видимо, но сильно захватило веселого и быстрого на язык молодого человека. Вскоре он познакомился с камергером Монсом, который пользовался благорасположением Екатерины I, и таким образом оказался при дворе в должности шута. Несколько лет спустя обнаружилось еще одно свойство обладателя остроумного языка: он был нечист на руку. Балакирев был уличен по взятках, бит батогами и отправлен на три года в ссылку. Вот выдержка из приговора, зачитанного провинившемуся шуту: «Понеже ты, отбывая от службы и от инженерного учении, принял на себя шутовство и чрез то Вилимом Монсом добился ко двору его императорского величества…» Иными словами, шутовство его были нечто вроде альтернативной службы.

Шутовская карьера Ивана Балакирева на этом, однако, не кончилась. После воцарения Анны Иоанновны он был возвращен ко двору и снова стал придворным шутом.

Другой шут, анекдоты которого представлены в «Собрании исторических анекдотов», был выходцем из Португалии – Ян д'Акоста (современники прозывали его Лакостой). Некоторое время он носил звание главного петровского шута. Петр благоволил к Лакосте: кроме остроумия и смешной фигуры, шут отличался еще способностью разговаривать на многих европейских языках и поражал окружающих превосходным знанием Священного писания. Влияние Лакосты было столь велико, что имевший неосторожность ухаживать за его дочкой знаменитый впоследствии лекарь Лесток был по просьбе шута сослан в Казань. За усердную шутовскую службу, кроме прочего, Петр даровал Лакосте титул «самоедского короля».