Роман Лейбов - В рифму и/или в столбик. Записи из дневника 2001‒2014 Страница 2

Поостерегся заходить проверять.

Пахнет вечером хорей, как четырнадцать хорей.

***

Над городом пух тополиный,и в воздухе запах вина,и кто-то с какой-то Полинойбеседу ведет из окна.

Нетрезвый путеец Степановв кустах копошится. Горятна клумбах плафоны тюльпанов,и пчелы надсадно гудят.

Железнодорожное летов хлопчатобумажном пуху.За речкою радио где-тосклоняет чилийскую ху…

Век умер, закрыт на засов он.Но как очутились мы здесь,где ситец небес разрисованусилиями ВВС,

в том пыльном пространстве, в котороммы не были сроду с тобой,где девы электромонтерампро шарик поют голубой,

где тополя семя шальноетак липнет к плакатам, платкам,к Полине, сомлевшей от зноя,к торгующим квасом лоткам,

к пилотам, привычно парящим,к матросам, плывущим вдали,к поэтам, стихи говорящим,к собакам, лежащим в пыли?

..............

Степанов в сознанье приходит.Домой спотыкаясь бредет.И грустную песню заводит —о родине что-то поет.

Блюз

Я сегодня шел на работу, как обычно, в три сорок пять. Ко мне подошли два чудовища в ботах и хотели меня распять. Я не стал с ними драться, не вызвал ментов, я просто от них удрал.Мама, наверное я либерал!Я умею играть на дудке. Я читал роман «Идиот». Я сижу за компьютером целые сутки, и это меня убьет. Когда все кричат, что Спартак – чемпион, я знаю, что я проиграл.Мама, наверное я либералДостоевский таких боялся. Гитлер множил таких на ноль. Карузо в беседе с такими старался взять самое верхнее «соль». Эварист-Дезире Дефорж де Парни с такими вообще не играл.Мама, наверное я либерал!

Две песни на разрушение Трои

1.

Была, бля, Троя – были мы троянцы.Но хитрая История конемПошла, сама расположившись в нем,И вылезла. И нас взяла за яйца.

Она не даст потачки никому —Где конь с копытом, там, глядишь, и канцерВ клешню свистит. И мы сменили карцерНа нищенские посох и суму.

Итак, свобода. Протяни ладонь.Мы проиграли в шахматы и прятки.Глаза слезятся. Пахнет жженой тряпкой.И ржет над нами деревянный конь.

2.

Мне не нужен Черноморский флот.Да и никому уже не нужен.Я настолько же обезоружен,Как и весь советский мой народ.Обезврежен я и обнажен,Обнаружен нежною ЕвропойЗлой, голодный, пьяный, с голой жопой,С наглой рожей прущий на рожон.Ах, не жаль стального корабля,Только жаль варяга и корейца,Грека, и коряка, и еврейца,И грузина, и узбека, бля,Чукчу, молдавана, гагауза,Русского, эстонца и французаИз Бордо, заехавшего к нам,Армянина, что лобзал гречанку,И китайцев, гонящих тачанкуПо ржаным украинским полям,Где лежит папаха Т. Шевченко,Жаль Гренаду, Кубу, Гондурас,Жаль монголов (как они без нас?)И цыган. Особенно – Сличенко…Мертвую державу погребли,Подгребли оставшиеся крохи.Вот и все. Салют. Конец эпохе.Уплывайте на хер, корабли.

***

На пляже было много солнца и голых разнополых лиц. Одни лежали, как котлеты, другие мыкались в воде. Одна ужасная старуха руководила стариком, чтоб он водой не захлебнулся и не стоял, как идиот. Потом сама полезла в воду, всех испугав своим бельем. А неизвестные эстонцы играли рядом в волейбол. Но вот настал прекрасный вечер, и мы ходили в магазин. Там продавалось все, что надо, и даже кое-что еще. Спустилась ночь, сгустились тени, ударил гром, как молоток. И перепуганная Мурка залезла в шкаф, дрожа, как тварь. Зато отважная Сережа не испугалась ничего. Она глядела за окошко, где начинался тарарам. Там было очень много шума и электрической воды. Сережин лоб браздила дума. А дождь смыкал свои ряды.

8 марта 2005

Здравствуй, дедушка, с букетом нарциссов в шерстяных и двупалых лапах.Я помню твой жесткий кашель курильщика, твой конкретно собачий запах,Твои наставленья скабрезные по части юных жен, да и нежных дев:Борода из ваты, инвалид из меньшинств, все подаркиЗажавший на год вперед, дышащий букетом «Примы», «Шипра», «Кадарки»Гадский папа, как (не) сказал бы (по незнанию русского) Зигмунд Ф.

Здравствуй, март восьмой, телеграмм поставщик, открыток.Как ты прыток, братан, даже, может, себе в убыток:Не поспеть туда и сюда, вот и приходится брать такси.У таксиста Петрова застарелая бронхиальная астма,Он слушает, как по радио, сомнительно любострастна,Поет ахинею певица Земфира. Боже, и ее тоже, если можно, пожалуйста, спаси.

Здравствуй, сынок, снежок, амурчик в вечных поисках псиши.Я мог бы сказать это громче, но я скажу это тишеВоды, которая временно белым все выкрасила вокруг:Весна уже наступила, это мы ее просто опять неизбежно просрали,Гляди, как цветут асфодели вдоль трассы нашей местной теплоцентрали,Проступающей черным сквозь снег, как тайные знаки на ладонях любимых рук.

***

За окнами вечер трамваем грохочет, с брюнеткой гуляет блондин. Что ж, если красотка кататься не хочет, поеду кататься один. Неясная масть – это тоже неплохо, с шатенов и спрос никакой. Счастливый билетик в кармане у лоха, и книжка всегда под рукой. Мелькают за окнами люди и кони, швед, русский, собаки, дома. Смеркается. Свет зажигают в вагоне. Вот так-то и сходят с ума. Вот так-то и мыслят о доме, о доле, о прелестях сказочных стран. На Лиговке сяду, сойду на Подоле, матрос, железняк, партизан.... Во дни, когда липы цветение скоро, и август, зараза, впритык, одна мне поддержка, одна мне опора – мой грешный и длинный язык.

Памяти памяти

Уже слетаются воронысиллаботонику оплакать,и сквозь желтеющие кронысквозит небес осенних мякоть,как бы душа сквозит сквозь тело(ср. «чахоточная дева»),сказать короче: бабье лето,тепло, светло, не в этом дело.

Мужчина продает картошкуу магазина. Три подросткапугают небольшую кошку.Она бежит. У перекресткастоит нетрезвый неизвестный,подмигивая хулигански

Конец ознакомительного фрагмента.