Евгений Весник - Записки артиста Страница 2

Знаете, сколько при царе было артистов в Малом театре? Тридцать три! А сколько сейчас? Сто сорок два! Из них играют от силы двенадцать – пятнадцать. Ведь это же геноцид творческий! Держать сто тридцать человек, получающих эпизодические роли от случая к случаю! Издевательство, русская безалаберность! А сколько районов в Москве, сколько места в Подмосковье. Какие интересные театры можно сделать из этих ста тридцати! Как минимум, четыре! Разве актер не согласится при добротной оплате играть во Всероссийском выездном театре?! Пусть на периферии, по школам, заводским клубам, но играть, а не ждать всю жизнь своей «звездной» роли.

А что сегодня? Эти люди стоят в очереди за своей крошечной зарплатой, в театрах сплетни, склоки, интриги, заискивание перед начальством. Дайте театр какому-нибудь корейцу! Он скажет: «Что я – сумасшедший, такую огромную труппу держать, да еще и оплачивать?!» Оставит, сколько ему нужно, и в итоге только выиграет: билеты будут дешевле, спектакли качественнее, потому что у актеров ответственность больше.

В Театре Корша, который работал в бывшем филиале МХАТа, каждые две недели была премьера! А артистов было всего тридцать человек. Посмотрите, сколько великих актеров из Театра Корша вышло… А сейчас? Театр Станиславского, где я начинал, остался без руля и без ветрил сразу после смерти Станиславского и Кедрова. Они, основатели театра, были вершиной, которую как ни пытались штурмовать, – безрезультатно. Потенциальные великие актеры не состоялись из-за отсутствия великого режиссера! И это беда многих театров. Сейчас вроде появились талантливые режиссеры. Но нет денег.

И все молчат. Министерство культуры! (Слышит ли оно?) Найдите хорошего дельца, продюсера! Ведь смогли же Рудинштейн с Михалковым распахать, казалось бы, канувшую в Лету кинониву! И это при том, что у нас-то и картин нет на уровне высокого класса фестивалей – но Ван Даммы с Николсонами к нам приезжают. Приезжают же! А в театре что творится? (Но перед Полуниным опускаюсь на колени и перед Львом Додиным!)

Я объездил почти половину мира и нигде не видел, чтобы подражали языку какой-то великой державы. Только в Москве львиная доля текстов рекламы на английском. Только в Москве на стенах туалетов надписи на любом языке, кроме родного. В лучшем случае – мат, и то чаще какой-нибудь «фак». Я, народный артист, не могу пойти в ресторан, поесть или заказать себе водки, потому что сто граммов – 6 долларов, а второе блюдо – 50. Да что я, таких – большинство! Тогда для кого этот город? Поймите. Я его очень люблю. Но я люблю ту Москву – Казакова и Баженова, – которая олицетворяла собой русскую культуру, а не нынешнюю, где внутри Садового кольца чуть ли не равное число проституток и чиновников.

Россия сегодня пожинает плоды геноцида. Революция, нэп, раскулачивание, «выдвиженцы», репрессии 37-го года, война… Если бы я снимал фильм о России, то снял бы несчастное коровье стадо, у которого отняли и пустили под нож быков-производителей – наши лучшие умы, интеллигенцию.

Процитирую кое-что из своей последней книги. «Россия будет расчленена на свои составные части. Каждой республике надо отдельно предоставить свободу. Тенденция такова: не допускать больше существования на Востоке гигантской империи. Большевизм остается в прошлом, тем самым мы выполним нашу историческую задачу». Это из дневника Йозефа Геббельса. Я пишу: «Страшно! Предсказания из таких уст! Но и “смешно” – мы выполнили его заветы!» Откуда могут взяться деньги, если никто не хочет работать? Почему никто не хочет работать? Потому что никто не платит или платят мало. А ведь деньги лежат повсюду. Макулатуру, флаконы медицинские не принимают, мусор не перерабатывают. Это живые деньги! Автопокрышки валяются по всей стране. Я гастролировал с концертной бригадой по Дальнему Востоку – там сплошь железо. Затонувшие баржи, лодки… В Костромской области на территории дома-поместья Островского до сих пор гниет брошенный в 1921 году трактор. Спит, бедняга, уж поседел. Рядом яма, вонь, над ней летают птицы, заражают всю округу… Нет денег? Найдите богатого дядю, на худой конец попросите у братвы…

Самая страшная наша беда – потеря чувства обязательности в обществе. У нас каждый чиновник говорит: «Я со всей ответственностью заявляю…», зная, что ни за что отвечать не будет. Ах, если бы у нас по телевизору показывали людей, стремящихся куда-то, чего-то делающих, радующихся, что они что-то сделали полезное! А то ведь на экране все чиновники, как саранча, сидят и… толстеют. Распухают на глазах. Народ порой недоедает и при этом видит толстеющих людей, ежедневно безответственно болтающих. Помню, в девяностом году в Токио на станции метро «Таканава» продавались фигуры Горбачева. Похож невероятно. А в том месте, где у него родимое пятно, – прорезь. Кидаешь туда денежку, и из-под губы выползает пластинка с надписью: «Ударь по губе!» Ударяешь. «Горбачев» целую минуту скороговоркой: «Быля-быля-быля брррр-буль-буль-буль-бррр. Быля» и т. д. Уже тогда японцы кое-что раскусили.

И еще. На мой взгляд, самый большой грех наших политиков – говорить с миллионами людей на полунаучном, полуфилософском, непонятном для большинства языке. На первом съезде демократов мне дали слово. Я сказал делегатам: «Народ не понимает вашего витиеватого языка, больше похожего на словесный лабиринт. Я сам ни черта не понимаю. Если вы не пойдете в школы, в институты и не объясните толком, чего вы, демократы, добиваетесь, то вас скоро будут больно бить за то, что вы „непонятные“ люди». Так и случилось. Ведь то, что говорили тогда Гайдар, Бурбулис и их соратники, до сих пор никто еще не перевел на общедоступный язык. Мне и теперь кажется, что, если политик обещает что-либо на десять лет вперед, он сам с трудом в это верит. На рыбалке встретишь деревенского мужичка, часто пьяного – он все это понимает! Пьяницы – мудрые, потому что свободны духом. Их шпыняют, говорят: «Ты – говно! Молчи!» А он свободен, самостоятельно мыслит, не состоит ни в каких партиях и движениях, которые его долбят по голове. Поэтому и рубит правду-матку. За это я люблю пьяниц…

Будущее есть у блохи, у змеи, даже у лобковой вши. У рек – они пересохнут или в них появятся крокодилы. У всех. Значит, есть и у России. Но вопрос: какое? Когда закончилась война, мне было 22 года, и все мы, фронтовики, были убеждены, что завоевали рай. Самое настоящее светлое будущее! Однако того рая, каким он нам тогда грезился, мы не увидели! Но это же не значит, что будущее не состоялось.

В диалектике есть совершенно гениальное определение: «Количественное накопление приводит к качественному скачку». Рассуждаю, как обыватель: накопление отрицательных эмоций, которое мы сейчас наблюдаем, может привести куда угодно, только не туда, куда нам хочется. И это тоже будущее. Может, завтра вся прекрасная половина планеты будет ходить в чадре. Ведь это не зависит («полностью и бесповоротно») от того, что думают в Кремле. Будущее моего дома может зависеть от внезапно лопнувшей трубы. Или: молодые собираются в загс, а вдруг – бац! – землетрясение… Так что будущее есть всегда, но какое и когда? Я не знаю. Я – не пророк, но все-таки надеюсь на лучшее.