Юрий Ветохин - Склонен к побегу Страница 2

А у крайнего стола слева находился человек с бритой головой, Алексей Михайлович Хмиров, старый коммунист, бывший начальник Отдела технического контроля Адмиралтейского завода, а ныне — пенсионер и квартуполномоченный нашей квартиры, занимавший вместе с женой самую большую и лучшую комнату. Пенсионером Хмиров вовсе не выглядел: был он очень здоров, подвижен и энергичен и особенно — любопытен. Он и теперь с любопытством оглядел меня, когда я вошел и поздоровался, и спросил:

— Что нового, Юрий Александрович?

— Завтра будет солнечная погода, — ответил я.

— Ну, это вы сочиняете! — возразила с улыбкой Ираида Ивановна, переворачивая на сковородке свои котлеты.

— Еще и недели не прошло с тех пор, как мы в последний раз видели солнце, а вы опять обещаете солнечную погоду!

Я тоже с улыбкой пожал плечами и стал открывать дверь своей комнаты, которая была закрыта на внутренний замок и на висячий замок. Моя комната была всего 8 кв. м. и в ней находились: диван, три стула, письменный стол, этажерка, приемник и круглый столик. На стене висела картина «Голгофа» — всё, что осталось от имущества моих родителей. Белье и одежду было невозможно разместить в моей комнате и для них я сделал фанерный шкаф в коридоре, который прибил гвоздями к стене. «У него и украсть-то нечего, гол как сокол, — а зачем-то закрывает свою комнату на два замка!» — услышал я однажды шепот соседей за своей спиной. Однако, я продолжал закрывать. Не мог же я сказать им, что хранил под замками не деньги и не драгоценности, а — свой дневник и оборудование для побега!

Теперь пришло время уничтожить дневник. Я поставил в кухне на газовую плиту ведро с водой и пока я ужинал вчерашним супом с хлебом, вода в ведре закипела. Тогда я принес ведро в свою комнату, закрыл изнутри дверь комнаты на крючок, а потом отомкнул ключом верхний ящик письменного стола. В дальнем его конце, под всякими письмами и бумагами лежали три толстые тетради в коленкоровых обложках. Это были мои дневники.

Я начал вести дневник с 8 лет. Мой отец, Ветохин Александр Сергеевич, может быть заметил во мне литературные способности, а может быть, сделал это для моего развития, я не знаю. Только однажды, когда я ходил в первый класс, он принес и положил передо мной огромный гросс-бух, книгу с линованными страницами, весом и размером соизмеримый со мной самим.

— Эта книга — твой дневник, — сказал мне тогда отец. — С сегодняшнего дня до конца своей жизни ты будешь записывать в него всё, что ты делаешь, все что ты думаешь, о чем мечтаешь.

Полезное дело задумал для меня отец. Я вел дневник в его книге вплоть до войны и эвакуации. Потом, долгие годы у меня не было возможности быть наедине с собой и не было места, где бы я мог хранить дневник. Только в 1955 году, после развода с женой, я возобновил писание дневника и в нем было много недозволенных мыслей. Прежде, чем бросить дневники в кипяток, я открыл тетрадь № 1 и углубился в чтение:

21-го декабря 1955 года.

Теперь, когда семья моя распалась и у меня больше нет необходимости лезть из кожи вон, чтобы прокормить ее, я могу вновь подумать о себе самом, о своем назначении в жизни, установленном свыше, и сделать некоторые выводы. В этом мне поможет дневник. Поскольку человек, как дерево, не может жить без корней, то я и начну мой дневник с корней, т. е. с моих родителей и моего детства. Я родился 18 марта 1928 года в Ленинграде, в русской интеллигентной семье, т. е. являюсь представителем коренного населения России, сведенного интернациональной бандой коммунистов на положение аборигенов. Первые мои детские воспоминания— это штрихи беспросветной нужды. Вот некоторые из них: мой отец, не имея денег на покупку зубной щетки, чистил зубы пальцем. Так же в целях экономии, отец не покупал бритвы и стриг волосы на лице маленькими ножницами. Подстричь волосы под подбородком отец сам не мог и иногда просил помочь ему. Питался отец по существу один раз в день — поздно вечером, когда возвращался с работы. Утром — только чай. С собой на работу мать заворачивала ему бутерброд. Вряд ли отец покупал к нему чай.

За всю мою сознательную жизнь мои родители не купили себе ничего из одежды. Мать без конца чинила и штопала старую одежду, ставя одну заплату на другую. Все украшения, все золотые и серебряные вещи, доставшиеся матери в наследство, были давноснесены в ТОРГСИН и обменены на продукты питания. Единственным украшением у матери был шелковый платочек, который она нашлав лесу, когда ходила за грибами. Ни бабок, ни дедов своих я не знал. Они умерли до моего рождения. По словам отца, мой дед был незаурядной личностью. Он родился в Рязанской губернии в семье крестьянина. Будучи от природы наделен большим умом и организаторскими способностями, мой дед задумал сделать своих детей столичными жителями. Он приехал в Петербург, где завел свое дело — ресторан с национальной русской кухней, и стал преуспевающим горожанином. К конце жизни семья деда жила в собственном доме в Новой Деревне (район Петербурга), а все дети получили хорошее образование..

Рядом с домом деда по отцу стоял собственный дом деда по матери. Обе семьи жили с достатком. Все кончилось, когда в результате большевистского путча в 1917 году было свергнуто законное правительство. Дома моих родителей и их имущество пропали. Труд интеллигентного человека и высокие моральные качества обесценились. Осталась только любовь. Вскоре мой отец женился на Елизавете Яковлевне Григорьевой. Она стала моей матерью и несмотря на безвременную гибель все же успела дать мне христианское воспитание и привить любовь к русскому языку и русской литературе.

Мой отец всю жизнь учился. Он окончил Петершуле, Реальное училище, Сельскохозяйственный и Инженерно-Экономический институты. После моего рождения он работал агрономом в Узбекистане. Жаркий климат вызвал у меня тяжелое заболевание и врачи рекомендовали родителям переехать в среднюю полосу России. Вот тогда в ответ на просьбу отца о переводе, начальство послало его во вновь организованный колхоз, хотя он не был членом партии. Отец приложил много сил и знаний и колхоз при нем расцвел. Я видел у отца фотокарточку, на которой колхозники уважительно окружали его. В знак признательности колхозники подарили отцу папаху, но он из-за своей необыкновенной скромности подарок не взял. Все кончилось, когда коммунисты обрекли колхозников на голодную смерть, силой отобрав у них весь урожай. В знак протеста отец навсегда ушел из сельского хозяйства, где политика партии сводилась к разорению земель и к физическому истреблению крестьянства, и всю свою остальную жизнь проработал инженером-экономистом на третьесортных заводишках, получая оклад 600 рублей в месяц, что в переводе на сегодняшние деньги равняется приблизительно 60-ти рублям. Работая ежедневно по 12–15 часов, отец вместо денег за сверхурочную работу приносил напечатанные на газетной бумаге благодарности.