Томаш Ржезач - Спираль измены Солженицына Страница 2

В тот майский день 1974 года, разумеется, такой ясности и не могло быть…

После бесчисленных контактов и бесед со многими советскими людьми, преисполненными благородства и добрых намерений выполнить (как и я) свой общественный долг, мне не захотелось писать биографию такого низкого человека, как А. Солженицын, и, несколько изменив литературную форму изложения фактического материала, я отказался следовать (как это обычно делают при написании биографий) строгой хронологической последовательности. Спираль измены Солженицына не выдерживает рамок биографического очерка.

Это не биография писателя, а протокол патологоанатомического исследования трупа предателя.

Да простит меня читатель!

Томаш Ржезач

Прага, сентябрь 1977 г.

Я выражаю свою глубокую благодарность Союзу писателей СССР, Союзу журналистов СССР, Агентству печати «Новости», «Интуристу», «Совтуристу» и всем советским гражданам, которые отнеслись ко мне с необыкновенным радушием и вниманием и помогли уяснить некоторые вопросы, касающиеся Александра Солженицына.

Сердечную признательность хочется выразить также К. С. Симоняну, Н. Д. Виткевичу, Б. В. Бурковскому, Л. А. Самутину, М. П. Якубовичу, Льву Копелеву, А. М. Кагану и другим, согласившимся дать мне интервью и помочь в уточнении ряда конкретных фактов.

Особую признательность выражаю Н. А. Решетовской за ее любезное согласие ответить на мои вопросы и за разрешение ссылаться на ее книгу «В споре со временем».

Т. Р.

ВВЕДЕНИЕ

Предатели предают прежде всего себя самих.

Самое выразительное в нем — это глаза.

Они притягивают к себе ваш взор больше, чем шрам, пересекающий лоб, чем все его необычное лицо, треугольную форму которого еще больше подчеркивает рыжеватая борода. Когда он с вами разговаривает, он не глядит на вас, а его искристо-голубые глаза с черными зрачками смотрят куда-то поверх вашей головы с выражением какой-то непроницаемой замкнутости, которая бывает во взглядах следователей.

Александр Исаевич Солженицын — лауреат Нобелевской премии, человек, которого за три месяца до начала этого повествования отвергла родина и фотографии которого в то время наводняли витрины западноевропейских книжных магазинов, украшали обложки иллюстрированных журналов и крупным планом появлялись на экранах телевизоров, — сидел в квартире чешского эмигранта д‑ра Голуба на цюрихской Цвайаккерштрассе.

Он сидел спиной к окну — к майскому, по-южному знойному в Швейцарии солнцу, к далеким силуэтам Альп, к зеленому газону, заполнявшему пространство между белыми корпусами жилых зданий, а лицом — к представительному собранию чешских эмигрантов. Сидел, слегка наклонившись вперед, в кресле тонкой, филигранной работы стиля Людовика XV, которое до смешного контрастировало с его плотной и неотесанной фигурой.

Солженицын пил чай «по-русски» — с сахаром вприкуску. Его часы все еще отстукивали время по-московски: шли на два часа вперед. На нем был свитер, закрывающий шею, который он носил на манер косоворотки, и ручной работы туфли, напоминающие мужицкие лапти царских времен.

— Я не собираюсь поддаваться, не собираюсь принимать какое-то выдворение, — скажет мне Александр Исаевич позже. — Я русский…

В комнате тихо. Слышны лишь отдаленный городской шум Цюриха и звучное прихлебывание Александра Исаевича.

Наконец чай допит. Солженицын поднимает глаза. Напротив него на тахте, в креслах и на одолженных у соседей кухонных табуретках сидят чешские эмигранты… Национальные социалисты, народники, христианские демократы, фашисты, так называемые социал-реформисты и несколько молодых, обросших и грязных маоистов.

У дверей стоят юноша и девушка, чемпионы по борьбе каратэ, телохранители лауреата Нобелевской премии Александра Солженицына. Сзади выглядывает щеголеватый доктор Прженосил — личный врач выдворенного писателя.

Атмосфера таинственности, исключительности и напряженности окутывает Александра Исаевича Солженицына, это ощущают все с первого мгновения. Александр Исаевич приехал на эту встречу в автомобиле с задернутыми занавесками, чтобы избежать взглядов агентов КГБ, которые, как он убежден, следят за ним. Точное время сбора было сообщено приглашенным лишь за час до начала.

— Осторожность никогда не повредит, — сказала хозяйка квартиры. — Александр Исаевич испытывает страх. Он боится, что будет похищен и возвращен в Советский Союз. Опасается покушения.

Да это и понятно, ведь он многое пережил и заслуживает в конце концов покоя.

В первый момент вы и не замечаете, как, войдя в мир Александра Солженицына, попадаете в страну противоречий и нелепостей. Как-то не сразу вам приходит в голову, что абсолютно нелогично и нелепо выдворять кого-либо из страны, с тем чтобы потом с невероятными трудностями и огромным риском, ценой политического скандала похищать его и возвращать обратно. В тот момент никто толком и не сообразил, что если бы советские власти на самом деле покушались на жизнь Александра Солженицына, то они ведь могли бы свести с ним счеты, так сказать, дома и со всеми удобствами.

Репутация бывшего офицера-фронтовика, узника, большого писателя и бесстрашного оппозиционера вполне оправдывает наличие занавесок в машине, присутствие личного врача и чемпионов по каратэ.

А шрам, немного наискосок пересекающий лоб к переносице, еще больше подчеркивает обоснованность предосторожностей.

— А откуда взялся этот шрам?..

— Это у него с фронта?

— Видимо, нет. Скорее всего его так отделали на Лубянке или в Лефортовской тюрьме, а может быть, в каком-нибудь из лагерей.

Вопросы задаются шепотом. Громко спрашивать нельзя.

— Спрашивайте только тогда, когда он сам это предложит, — сказала хозяйка. — Александр Исаевич вопросов не любит…

Вот Солженицын развел руки в широком жесте, то ли благословляя, то ли приглашая к разговору. Его собеседники сидят неподвижно, сложив руки на коленях, — ну, прямо воскресная школа со строгим пастырем. Солнце играет огненно-золотистыми искорками на бутылках с испанским, австрийским и итальянским винами, но никто не пьет.

— Не пейте во время беседы, — предупредила хозяйка. — Александр Исаевич не выносит запаха алкоголя.

Никто не закурил сигарету или сигару.

— Не курите, — предостерегла хозяйка, — Александр Исаевич не может дышать в табачном дыму.

— Ради такого великого писателя можно пойти на любые жертвы. Или почти на любые.

Александр Исаевич улыбается. Какая милая русская улыбка!