Константин Бесков - Моя жизнь в футболе Страница 2

НАЧАЛО

При слове «детство» мысленно вижу окраинный индустриальный пейзаж Москвы 1920-х годов. Жили мы у Заставы Ильича, на шоссе Энтузиастов — второй дом от моста, по которому днем и ночью шли поезда курского направления железной дороги. Чуть наискосок от нашего дома — станция Москва-Товарная; дальше — завод имени Войтовича, а с противоположной стороны нашего двора — «Серп и молот», прежде именовавшийся заводом Гужона. Обитали мы конечно же в коммунальной квартире без удобств: за водой надо было ходить на улицу к колонке, на зиму заготавливать дрова. И вокруг был рабочий люд.

Отец, Иван Григорьевич Бесков, рабочий человек, очень сильный физически и очень немногословный, уходил из дому рано утром и возвращался поздно вечером. Трудился он на разных предприятиях; к моменту, когда я начал играть в футбол за команду «Серпа и молота», отец работал на заводе «Электропровод». Занималась мной в основном мать, Анна Михайловна. Строгая, порой суровая, она контролировала каждый мой, маленького футболиста, шаг. Воспитывала, наставляла, требовала, наказывала, прощала. Поэтому мне и удалось избежать многого плохого, что, к сожалению, вошло в жизнь некоторых моих партнеров-сверстников.

Среди тех ребят, которые играли в футбол, были такие, что жили возле Рогожского рынка, «филиала» печально известной Сухаревки… Кое-кто из них приворовывал на рынке, многие курили, начинали выпивать. Меня от этих напастей уберегли строгость и настойчивость матери.

Мне еще не было шести лет, когда дядя Ваня, Иван Михайлович, родной брат матери, казавшийся мне очень пожилым (ему тогда было около тридцати), впервые повел меня на футбол. Точно не скажу, на какой стадион, но в то время большинство стадионов было на одно лицо: никаких трибун, лавочки вдоль игрового поля, а многие зрители смотрели матчи вообще стоя. Публика собралась самая простая, и одеты все просто и вроде бы одинаково: косоворотки, пиджаки, брюки, заправленные в сапоги… В тот первый «мой» день играла команда «Рускабель» — не помню, с какой командой; этот матч перевернул все в моей мальчишеской жизни, в сознании, мировосприятии.

Я был потрясен, поражен, захвачен футболом — несравненным зрелищем, которое с того дня мог смотреть бесконечно. Защитники били по мячу мощно и гулко, пускали головокружительные «свечки»; форварды чуть ли не прорывали сетки ворот своими пушечными ударами — так мне казалось; голкиперы летали между стойками. И все это богатырское действо творилось прямо на глазах, и никто не мог предсказать, какая команда победит. В тот вечер я, наверное, и стал футболистом. Потому что уже на следующий день вышел на «платомойку» (так звался у нас пустырь, где женщины из окрестных домов стирали вещи) и примкнул к сверстникам, гонявшим за сараями резиновый мячик. О настоящем футбольном, с тугой шнуровкой, кожаными долями мяче мы тогда и не мечтали.

Было у нас несколько футбольных мест. Например, незастроенная площадка между домами № 9 и 11, разделенная мостовой. Играть эта мостовая нам не мешала, хотя падение на ее булыжник было весьма чувствительно. Играли мы двое на двое, трое на трое. А если во дворе никого не оказывалось из партнеров, можно было совершенствовать точность удара: бить и бить мячом в стену дома, который был без окон, следовательно, разбить там было нечего.

Эти пустыри — подлинное футбольное гнездо, где птенцы начинали расправлять крылья. Колоссальный (без преувеличения) объем футбольной работы выполняли мы на этих пустырях: беспрерывная многочасовая игровая практика. А борьба за победу — какая команда скорее забьет в ворота соперника двенадцать мячей — заставляла учиться свободно владеть мячом, быстро и легко делать все то, что полагается и нужно делать на футбольном поле.

Кого из известных, самых заметных футболистов прошлых лет ни спрашивали: «Где начинал?» — ответ был: «На пустыре» или «Во дворе». Григорий Федотов — на пустыре в окрестностях Ногинска, Эдуард Стрельцов — во дворе в Перове, Валентин Иванов — во дворе на Автозаводской улице, Игорь Нетто — во дворе на Сретенке… Да и мастера намного моложе нас, например Олег Протасов, нападающий сборной СССР 1980-х годов начинал во дворе в Днепропетровске.

Помнится, Валерий Воронин, оказавшись вместе со сборной СССР в Рио-де-Жанейро, отправился в свободное время на пляж Копакабана и попытался поиграть с тамошними мальчишками. Выяснилось, что те технические приемы, которые искусный Воронин вполне справедливо считал своим игровым коньком, бразильские мальчишки выполняли между прочим, без какого-либо напряжения, как нечто само собой разумеющееся. Вот откуда вышли Пеле и Гарринча! С песчаных и пыльных полей с самодельными воротами!

Меня спрашивают: в какой степени сказывается природное дарование футболиста? Как и во всяком деле, природный дар, талант — счастливое свойство, помогающее достичь больших высот. Но без соответствующих условий, среды и усилий этот дар не гарантирует мастерства, тем более виртуозности. Способности еще нужно раскрыть и развить. Надо играть самому и смотреть матчи мастеров, запоминая их приемы и действия, стараясь повторить, освоить, отшлифовать.

Мне посчастливилось: условия (пустырь, отсутствие многих нынешних развлечений — телевидения, магнитофонов, дискотек и прочего, чем располагает сегодня подросток или юноша), среда (можно сказать, повальное увлечение футболом моих сверстников и парней постарше, а также простота нравов и интересов) и усилия (много часов работы с мячом) сделали свое дело.

По-видимому, природа наделила меня неплохими исходными данными, потому что лет в десять я был замечен: достаточно взрослые люди стали звать меня в свои самодеятельные команды.

Футболисту необходимо разностороннее развитие. Ему нужно заниматься плаванием и легкой атлетикой, в какой-то степени — и тяжелой (гирями и штангой, пусть не чересчур весомой), развивать глазомер, координацию и резкость движений, реакцию. С малых лет я любил городки — просто любил, не задумываясь о глазомере и точности удара, но и тут природа оказалась ко мне благосклонной. Также лет с десяти взрослые дяди-городошники звали в свои импровизированные команды. Биту мне позволялось бросать с половины дистанции, иначе бы не добросил… Зимой я катался по шоссе Энтузиастов на санках, поставленных на три конька, — там был уклон, я ложился на санки и ехал. Или на коньках-«снегурочках», цепляясь проволочным крючком за рукоять задней двери трамвая или задний борт грузовой автомашины. Увидела бы мать — не миновать мне взбучки. За забором нашего двора проходила заводская, «Серпа и молота», железнодорожная ветка. С ее насыпи мы зимой съезжали на самодельных лыжах, которые мастерили из досок от бочек.