Анна Франк - Рассказы из убежища Страница 2

В нидерландском введении указывается, что «Рассказы из Убежища» и «Жизнь Кади» печатаются точно по рукописи: «Наше издание охватывает чистовики и не пытается „заглядывать через плечо“ автора в его мастерскую».

И рассказы, и сказки, и незавершенный роман — волей-неволей автобиографичны. За описываемыми событиями и персонажами стоит сама Анна, ее видение жизни, ее чувства, ее страстное, неосуществимое желание вырваться на волю, оказаться среди природы. Нас покоряет ее жизнерадостность и ощущение полноты бытия. Ее наблюдательность сочетается с юмором, ее суждения и оценки не по годам зрелы и проницательны.

Несколько слов о стилистических особенностях текста. Родной язык Анны Франк — немецкий. После прихода к власти нацистов семья переселилась в Голландию. В пять лет Анна пошла в детский сад, а затем в школу, год проучилась в открытом во время немецкой оккупации Еврейском лицее. Она пишет по-нидерландски на хорошем литературном языке, прекрасно передает разговорную речь, часто употребляет пословицы и поговорки. Однако у нее нередко встречаются германизмы, как в лексике, так и в синтаксисе (намеренно — в прямой речи некоторых персонажей), а также и некоторые неточности в применении устойчивых выражений. Порой она ошибается в орфографии, в употреблении предлогов и местоимений — эти ошибки были исправлены в нидерландском издании. Анна Франк редактировала свои тексты и переписывала их начисто, но не всегда эта работа доводилась до конца. В переводе мы старались максимально сохранить и передать дыхание и особенности живого, естественного языка автора, «наиболее прославленной писательницы уже ушедшего века».

Переводчик выражает искреннюю благодарность за помощь, оказанную ему в процессе работы, д-ру Сибрену Бринку, сотрудникам Дома-музея Анны Франк в Амстердаме, а также жене Валентине, внимательно читавшей текст перевода и делавшей ценные замечания.

Рассказы из убежища

Вломились?

Среда, вечер, 24 марта 1943 г.

Мама, папа, Марго и я так уютно сидели все вместе, как вдруг вошел Пит и зашептал что-то отцу на ухо. Я услыхала только, что на складе упала бочка и что кто-то возится с дверью. Марго тоже так поняла, но постаралась меня успокоить, потому что я побелела как мел и страшно разволновалась.

Мы трое остались ждать, а папа с Питом пошли вниз. Не прошло и двух минут, как мефроу ван П. поднялась к нам; она сказала, что Пим[3] попросил ее выключить радио и осторожно подняться наверх. Но, как всегда бывает, когда хочешь идти как можно тише, ступеньки старой лестницы именно сейчас скрипели в два раза громче. А еще через пять минут пришли Пит и Пим, белые аж до кончика носа, и рассказали о своих злоключениях.

Они уселись под лестницей и стали ждать, однако без всякого результата, как вдруг послышались два громких удара, словно в доме захлопнулись две двери. Пим одним махом взлетел наверх, а Пит сначала предупредил Пф-ра, который после долгой возни и шума наконец также прибыл наверх. Потом мы в одних чулках поднялись на этаж выше к семейству Пелсенов. Менеер, сильно простуженный, уже лежал в постели, так что мы все столпились у его ложа и шепотом стали рассказывать о наших догадках.

Стоило ему закашляться, как мефроу П. и я прямо умирали со страху, и это длилось до тех пор, пока кому-то не пришла в голову блестящая идея дать ему кодеин, и кашель тотчас же прекратился.

Мы все ждали и ждали, но больше ничего не услышали и решили, что воры, услыхав в доме, вообще-то пустом, чьи-то шаги, просто удрали.

Беда в том, что приемник внизу все еще был настроен на Англию и к тому же около него мы удобно расставили стулья. А если дверь взломана и кто-нибудь из противовоздушной обороны это заметит и заявит в полицию, то начнется такая свистопляска, которая может иметь самые неприятные последствия. Наконец менеер ван П. встал, надел брюки и пиджак, водрузил на голову шляпу и осторожно спустился за папой вниз, а сзади шел Петер, вооружившийся громадным молотком для острастки. Дамы (в том числе Марго и я) остались наверху и напряженно ждали, пока через пять минут не появились мужчины и не сказали, что в доме опять все спокойно.

Мы решили не открывать краны и не спускать воду в уборной, но так как встряска почти всем нам подействовала на желудок, то можно себе представить, какая вонь стояла в уборной, когда мы все по очереди там отметились.

Ну и, конечно, стоит хоть чему-то случиться, как несчастья так прямо и сыплются. Вот и сейчас: во-первых, перестали играть колокола на Вестерторен, а они всегда давали такое чувство покоя. К тому же менеер Воскёйл вчера вечером ушел раньше обычного, и мы точно не знали, смогла ли Беп достать ключ и не забыла ли она запереть дверь.

Шел еще вечер, а мы так и оставались в неведении, хотя всё же слегка успокоились: ведь с четверти девятого, когда вор к нам забрался, и до половины одиннадцатого все было тихо.

А хорошенько подумав, мы решили, что просто невероятно, чтобы вор стал ломиться в дверь ранним вечером, когда на улице еще могут быть люди. К тому же кому-то пришла в голову мысль, что, вполне возможно, это возился с чем-то кладовщик по соседству — в помещении фирмы «Кег», — ведь когда волнуешься, да еще стены тонкие, любой звук нетрудно принять за что угодно, тем более и воображение вовсю разыгрывается при таких-то обстоятельствах!

Мы легли, но сон ни к кому так и не шел. Отец, мать и менеер Пф. все время оставались настороже, а я почти без преувеличения могу сказать, что глаз не могла сомкнуть.

Наутро мужчины спустились вниз проверить, заперта ли дверь, но все было в порядке!

Случившееся, далеко не из приятных, мы, разумеется, в самых ярких красках описали всей нашей конторе — легко смеяться над такими вещами, когда все уже позади, и только Беп приняла наш рассказ всерьез.

N. B. На следующее утро оказалось, что уборная совсем засорилась, и отцу пришлось все рецепты блюд из клубники (наша теперешняя туалетная бумага) + несколько кило какашек длинной деревянной палкой выковыривать из унитаза. Палку потом сожгли.

Зубной врач

Среда, 8 дек. 1942 г.

Сегодня нам устроили самое лучшее представление из всех, которые я когда-либо видела. Мать гладила, а мефроу ван П. предстояло подвергнуться зубоврачебной процедуре. Пф. начал с важностью распаковывать свой саквояж (это в первый раз он собирался здесь им воспользоваться); ему пришлось взять одеколон для дезинфекции и вазелин вместо воска. Мефроу П. уселась на стул, и Пф. начал разглядывать ее рот; всякий раз, когда он постукивал по ее зубу, бедная женщина вздрагивала и издавала какие-то невнятные звуки. После длительного обследования (во всяком случае, для нее, потому что на самом деле все длилось не более двух минут) Пф. начал вычищать дырку. Но куда там! — об этом и думать было нечего. Она стала отбиваться руками и ногами, в какой-то момент Пф. выпустил из рук крючок… и тот так и остался торчать у нее в зубе. Вот теперь уж началось нечто просто невообразимое. Мефроу П. кидалась из стороны в сторону, вопила (что есть сил, да еще и с инструментом во рту), пыталась вытащить крючок и только все глубже всаживала его в зуб. Менеер Пф. стоял невозмутимо, руки в боки, и смотрел на весь этот цирк. Остальная публика так и покатывалась от хохота. Конечно, нехорошо: уж я-то орала бы гораздо сильнее. После бесчисленных дерганий, выкручиваний, стонов и воплей крючок наконец-то удалось вытащить, и менеер Пф., словно ничего не случилось, продолжал работу с невозмутимым спокойствием. Он все сделал так быстро, что мефроу П. просто не успела начать все сначала. Правда, у него было столько помощников, как никогда в жизни; два ассистента — не шутка: менеер П. и я потрудились на славу! Все это выглядело, как средневековая сценка с какими-то шарлатанами.