Валерий Поволяев - Тайны Конторы. Жизнь и смерть генерала Шебаршина Страница 2

Каждый из нас, помогавших Леониду Владимировичу работать над книгой, закрепил за собой несколько разделов. Иначе могла быть невообразимая толкучка. А толкучка на страницах — это плохое дело, это обреченная книга.

Одним из самых сложных разделов оказался первый — детские годы. Именно там таилось нечто такое, о чем Шебаршину, может быть, и не хотелось рассказывать, но он брал себя в руки и рассказывал.

Кстати, из всех книг Шебаршина только в одной описана более-менее подробно та пора — в первой книге, в «Руке Москвы».

Жили Шебаршины в месте, известном всей Москве, — в Марьиной Роще, а точнее, в Четырнадцатом проезде Марьиной Рощи, недалеко от железной дороги, через которую был перекинут длинный прочный мост.

Кто помнит Марьину Рощу той поры, вряд ли станет утверждать, что там стояли добротные купеческие особняки, хотя несколько особняков и имелось (сделаны они были, кстати, с гораздо большим вкусом, чем хоромы современных олигархов, — более уютные, а иногда даже и более просторные, хотя в олигархических хоромах бывает несколько подземных этажей, где стоят и автомашины, и отопительные котлы, там же смонтированы целые цеха по ремонту здания — это все есть ныне в большинстве домов нуворишей). В основном Марьина Роща состояла из расползшихся по земле разных пристроек, сараев, флигелей, подсобных помещений, ну и самих домов, естественно. Дерево есть дерево, случалось, что дома и горели, и заваливались, и сгнивали.

Выцветшие, основательно обработанные ветрами, дождями, снегом, солнцем, дома имели один стандартный цвет — серый, натуральный… Дома не красили, раньше в Москве такой моды не было.

«Тесно и скучно жили марьинорощинские обитатели, — написал Леонид Владимирович Шебаршин, — сапожники-кустари, извозчики, скорняки, рабочие небольших окрестных заводов и мастерских. В каждой квартирке жило по две — три семьи, по семье на комнату, и все пользовались одной кухней, где с трудом помещались кухонные столы».

Хорошо написал автор, лучше не напишешь — все-таки он прожил в Марьиной Роще двадцать восемь лет. Часто случались ссоры, иногда — драки, иногда вообще хватались за ножи, но, несмотря ни на что, тамошний народ жил дружно, в помощи никогда никому не отказывал — и своим марьинорощинцы помогали, и чужим, всякому человеку протягивали руку, если тот оказывался в беде.

«Были там семьи, искони имевшие репутацию непутевых, — пьяницы, бездельники, мелкие воришки, — не стал скрывать Шебаршин. — В большинстве же населяли Марьину Рощу трудовые, не шибко грамотные, но очень неглупые, простые и порядочные люди — русские, татары, мордва, евреи…».

Марьина Роща

Дед и бабушка Шебаршина — Михаил Андреевич и Евдокия Петровна — приехали в Москву в 1903 году из Подмосковья, а точнее, из Дмитровского района, из деревни Гари, и очень быстро приспособились к здешним условиям.

Работы они не боялись, брались за любое дело, а вот по части того, чтобы стачать модные мужские баретки для выхода по воскресеньям в парк или роскошные дамские туфельки на пуговке, равных им не было. Работали они у хозяина, владельца большой сапожной мастерской, бабушка занималась кроем — вырезала острым заготовочным ножом союзки, берцы, подкладку, затем садилась за машинку, дед натягивал сшитые заготовки на колодки и творил чудеса. Обувь у Лаврентьевых получалась коллекционная, только на выставках экспонировать, хотя шили ее дедушка с бабушкой для простых людей.

И радовались невероятно, когда видели, что их обувь доставляет кому-то удовольствие.

Вот это качество — сделать что-то хорошее и радоваться, если сделанное доставляет удовольствие, — передалось и Леониду Владимировичу. Он относился к категории тех людей, которые любят делать добро, и если кому-то что-то обещал, обещанное обязательно исполнял. Этому он учился с детства и научился: до седых волос следовал неписанному правилу, ставшему чертой его характера.

А в остальном Шебаршин был в детстве обычным пацаном, бегал на железную дорогу, собирал в мешок уголь, падавший из вагонов на шпалы, лакомился жмыхом, если удавалось достать его, — вкуснее пищи не было, играл в жостку — увесистый свинцовый пятак, к которому была пришита волосатая шкурка, жостку надо было беспрерывно подкидывать вверх ногой — не носком, а боковиной, — выигрывал тот, кто дольше всех держал свинцовую блямбу в воздухе, не давая ей упасть на землю.

У каждого марьинорощинского паренька жостка была обязательно своя, персональная. Очень часто ребята имели по две жостки, а то и по три. Да и вообще, в Москве, наверное, не было мальчишки, который не обзавелся бы столь модной игрушкой военной и послевоенной поры. Не играли в жостку, ловко перекидывая ее ногой, наверное, только кремлевские ребятишки, но их папы каждый день общались с дедушкой Калининым и дядей Ворошиловым, а все остальные играли. Очень азартно, долго, ловко. Из наиболее способных ребят выходили хорошие футболисты.

Собственно, жостка была популярна не только в Москве — в России тоже. Я в те годы жил на Дальнем Востоке, в городе Свободном, так там тоже азартно колотили ногой жостку, правда, называли жостку чуть по-другому, зоской — так для языка было легче, слово не застревало.

У Шебаршина был приятель, живший в доме по соседству, — Гоша Савицкий, так его дядя, недавно вернувшийся с фронта, Николай Иванович, видя игроков в жостку, обычно интересовался:

— Ну что, выколачиваете дурь из ног?

Может, это и так, знающий народ до сих пор утверждает, что хорошие футболисты той поры действительно были хорошими жосточниками: одно очень логично вытекало из другого, и взрослые ничего плохого в жостке не видели.

Другое дело — чика или расшиши. Чика еще имела и другое название — пристенок, а расшиши еще называли расшибалкой. И чика, и расшиши — это были денежные игры. По мелочи, правда, по пятнадцать, двадцать, в лучшем случае по тридцать копеек, но все же это были деньги.

Пристенок — это когда мальчишки монетой колотили о стенку и стремились угадать так, чтобы монета упала рядом с монетой кона, лежавшей на земле. Если расстояние между монетами можно было измерить пальцами одной руки и игрок дотягивался до монеты кона, то забирал монету кона себе, как и собственную монету, — это был его выигрыш. И еще — имел право следующего удара о стену…

Расшибалка — это была еще более денежная игра. На контрольной черте рисовали «казенку» — специальный квадрат, в который помещали монеты, выстроенные столбиком. Издали разбивали этот столбик, как бильярдные шары, выстроенные треугольником…

Если кто-то из взрослых видел ребятишек, играющих в расшибалку, то обязательно прерывал игру, ругался, мог вообще прочитать длинную нотацию либо дать по затылку.